Свет в оазисе (СИ)

Мануэль дал бы Гуаканагари около тридцати пяти или сорока лет, но он не слишком доверял своей способности оценивать возраст индейцев. Те в большинстве своем были худощавы и жилисты и от этого могли казаться моложе своих лет. На груди у касика висел золотой - золотой! - диск, на который тут же устремились алчные взгляды колонистов. Набедренная повязка крепилась к туловищу полосками хлопка, украшенными мелкими цветными камнями и ракушками.

Встреча проходила во дворе форта. Носилки были положены на землю. Не вставая с места, Гуаканагари произнес что-то певучим голосом, и Эсковедо перевел в меру своих возможностей:

- Правитель княжества Мариен приветствует правителя крепости Ла Навидад и желает ему долгих и счастливых лет жизни.

- Командующий фортом Ла Навидад приветствует правителя княжества Мариен, - ответил Диего де Арана.

Ленты, стягивавшие волосы пучком на голове касика, спадали ему на плечи, сверкая на солнце. Он заговорил без всякого выражения на лице, глядя прямо перед собой.

- Мы верим, что в иной жизни есть два места, куда устремляются души, покинув тело, - говорил Гуаканагари, если можно было доверять переводу Эсковедо. - Одно из них пребывает во мраке и предназначено для тех, кто причиняет зло и терзает людей. Другое же - радостное и светлое. Туда уносятся души тех, кто в этой жизни уважали чужую жизнь и покой.

В тех случаях, когда королевский эскривано затруднялся в переводе, он и его индейский друг, юноша по имени Майрени, долго шептались, оживленно помогая себе жестикуляцией. Когда совещание толмачей слишком затягивалось, касик повторял свою фразу другими словами.

- Поэтому, - продолжал переводить Эсковедо, - если человек чувствует, что его дни приближаются к концу, и желает получить в иной жизни награду, он не должен причинять зло тем, кто не причиняет зла ему.

- Наша вера, - ответил Диего де Арана, - призывает нас к тому же. Нельзя вредить ближнему.

Арана запнулся. Он не привык проповедовать.

После вступления Гуаканагари в осторожных выражениях высказал жалобу на поведение белых людей, силой забравших из их селений молодых женщин, многие из которых уже были замужем. На это Арана ответил, что виновные наказаны, а с женщинами в крепости обращались любезно, о чем они могут поведать и сами.

Капитан дал условный знак, и десяток кастильцев, включая Мануэля, привели индианок.

Женщины присоединились к мужчинам, но никто из числа таино - ни бывшие пленницы, ни пришедшие за ними мужчины - не выразили при этом никаких эмоций. Возможно, проявление чувств выглядело бы неуважением по отношению к присутствовавшему касику.

Разговор зашел о золоте. Гуаканагани без каких-либо споров согласился оставить колонистам отнятые астурийцами золотые украшения в обмен на бусы и другую мишуру. Когда его спросили о месторождениях золота, он подтвердил то, что командование форта уже знало от Эсковедо: в горной области Сибао, на территории княжества Магуана, есть ручьи, где в песке можно найти золото. Но эта область контролируется касиком Каонабо, известным на острове своей свирепостью.

После ухода индейцев Арана собрал всех колонистов и строго-настрого запретил им предпринимать какие-либо действия, которые могли бы нарушить дружеские связи с Гуаканагари и его подданными, а также отправляться в поисках золота в Сибао в одиночку или группами без ведома и разрешения командования.

- Сеньоры, - сказал он в заключение своей речи. - Я желаю, чтобы у вас не было никакой неясности на сей счет. Любое найденное на острове золото принадлежит кастильской короне. Всякий из нас, кто присвоит себе хотя бы одну золотую песчинку, окажется нарушителем закона. И наказан он будет так же строго, как любой, кто украл королевское имущество.

В ответ раздалось недовольное бурчание, но никто не осмелился вступить в открытый спор с капитаном.

***

В середине лета в форте опять вспыхнула лихорадка. Десять человек лежали в лазарете. Магистр Хуан оказался прав: никто из тех, что болели зимой, на этот раз не слег. Это позволило им помогать лекарю ухаживать за больными. Они сменяли друг друга по двое.

- Я всегда боялся этой напасти, - повторял срывающимся голосом Гонсало Фернандес. - Чувствую, что не переживу!

Лицо его было красным, одутловатым. Веки отекли. Кожа приобрела желтоватый оттенок. Он свалился три дня назад. Болезнь началась с разъедающей головной боли, потом его начало тошнить.

- С чего ты это взял? Ведь ни один из нас зимой не умер, это не смертельная болезнь! - убеждал его Мануэль, помогая другу сесть на лежанке, чтобы выпить воды.

Гонсало морщился: любые движения вызывали острую боль в мышцах спины, рук и ног. Мануэль поражался тому, как он горяч. Похоже было, что у Фернандеса болезнь протекает острее, чем в его случае.

Выйдя из лазарета, Мануэль поделился своими соображениями с магистром. Ответ лекаря не утешил его:

- Возможно, вы и правы, дон Мануэль, - хирург прочистил горло. - К сожалению, у меня нет никаких знаний о том, как бороться с этой хворью. Я даже не знаю, поддается ли она лечению.

- Но вы ведь исцелили нас зимой!