Свет в окне

…Весной сорок первого года Вера вышла замуж. Заманчиво было бы сказать, что одна сестра уехала на восток, другая – на запад, и понадобилось прожить еще двадцать два года – симметрия не только в направлении, но и во времени, – чтобы им снова встретиться. Однако жизнь не столь симметрична. Когда Вера уехала в Россию, Лиза осталась одна с надеждой, что уйдет Красная Армия и вернутся домой родители. Для нее уход чужих солдат и возвращение отца с матерью естественно следовали одно из другого, что было наивно, но извинительно для шестнадцатилетней барышни. Однако получилось так, что красные ушли, но родители не вернулись; более того, началась война, и письма от Веры перестали приходить.

Кончились деньги; это единственное постоянное свойство денег – кончаться. Помогал сколько мог старенький крестный, да кто бы ему самому помог – схоронил жену, осиротел, обветшал, да и перестал мешкать на этом свете, без сопротивления поддавшись легочной простуде. Еще пока был жив, Лиза пыталась устроиться на работу в лавку – не только галантерейную, а в любую; какое там! Только иногда для нее находилась не работа даже, а подработка – заворачивать порошки в аптеке рядом с домом. Прежде с этой обязанностью легко справлялась жена аптекаря, да и сейчас могла бы справиться, а если позволяла Лизе заменить ее, то не по необходимости – жалела сироту.

Все сколько-нибудь ценные вещи Лиза распродала, только одежду родителей берегла – ждала, может, немцы выпустят их из тюрьмы, хотя догадывалась уже, что нет их в тюрьме.

И нигде нет.

Когда появились немецкие плакаты, вербующие на работу в Германию, она задумалась было, не поехать ли – уж в Германии-то побольше магазинчиков; вдруг устроится? Немецкий она немножко знала, да и не боги горшки обжигают. Сунулась было на их «биржу» (пункты такие были, где записывали желающих), но человек в форме как-то нехорошо смерил ее взглядом, и она убежала, слыша вдогонку веселый смех.

Время шло. Плакаты плакатами, но у немцев свой план поставки рабочей силы, который нужно было выполнять не только посредством наглядной агитации. Начались облавы на «уклоняющихся». Кого было больше, добровольцев или колеблющихся, Лиза не знала тогда, не знает и теперь: своих вокруг не было, а с чужими она всегда сходилась трудно. Не у кого было узнать, как живут в Германии уехавшие; не у немцев же спрашивать. Их послушать – дурой будешь, если сейчас же не побежишь вербоваться; но зачем тогда облавы? Говорят, умный на чужих ошибках учится, а дурак на своих. Об этом было самое время подумать в поезде, который вез в Германию и тех и других, умных и дураков. Что-что, а подумать время было. Пока поезд шел по знакомым местам, Лиза удивлялась новым названиям станций, которые теперь стали сплошь немецкими, а потом все вглядывалась: какая она, заграница?

Если судить по надписям, заграница везде была одинаковая: немецкая, хотя в поезде говорили – Польша. На одной из станций поезд остановился, всех заставили выйти и долго проверяли фамилии по спискам. Лиза крепко держала в руке баульчик с вещами, хотя самое ценное были не вещи, а метрика. Ее берегла пуще глаза, боясь, что потеряет или украдут, и как тогда она вернется домой?

…Много позже поняла и оценила, как сильна в юности уверенность, что все кончится хорошо и она непременно вернется.

Польша запомнилась словом «фильтрация» и баней с каким-то едким мылом – взять из баульчика свое Лизе не разрешили. Потом посадили в другой поезд. Больше не было видно лиц, к которым успела привыкнуть за несколько дней – должно быть, попали в другой вагон. Она успела устать за долгое путешествие – ехали больше недели – и часто засыпала прямо на полу вагона, на соломе, поэтому не видела, где началась настоящая Германия.

Высадили на одной из станций, отправили в лагерь. Несколько недель жили в бараках, гадая: что дальше? Куда? Приезжали серьезного вида немцы и отбирали людей, иногда спрашивая о чем-то, чаще внимательно рассматривая. Это называлось сортировкой. Лиза ловила на себе недоуменные и недовольные взгляды сортировщиков. Приходили новые поезда с новыми людьми, ошеломленными переездом и заграницей, а Лиза так и оставалась в лагере. Она успела ушить выданный комбинезон со знаком «OST» на груди и терпеливо дожидалась решения своей судьбы. Из обрывков разговоров и реплик солдат она поняла, что мужчин чаще всего отбирают на угольные шахты, женщин – в деревню, и заранее приготовилась копать картошку или свеклу, что потребуется.