Свет в окне

Пневмония сдалась довольно скоро, но что-то надломилось в самой Ларисе. Не всегда Карлу удавалось дозвониться: мать засыпала днем и спала подолгу, поднимаясь неохотно и с явным усилием. Жаловалась, что плохо спит по ночам, и участковый врач назначила снотворное. «Легкие чистые, – сказала врач, – антибиотик закончили, будем восстанавливаться. Гуляйте побольше; ну и поливитамины, конечно». Карл проводил ее по коридору к выходу, и торопливо начал объяснять, понизив голос:

– Раньше с мамой такого никогда не было, доктор. Она очень активный… – но договорить не успел, врач перебила:

– Ну что же вы хотите, в таком возрасте да на фоне пневмонии? У меня почти половина участка старики да инвалиды; пожили – и слава богу, чего уж…

Это «что же вы хотите» долго звучало у него в ушах. Врачихе можно посочувствовать: все они перегружены, в том числе больными стариками да инвалидами, все понятно, только в Карле все восставало против такого оправдания. Шестьдесят восемь лет – не конец жизни, а по ее логике получается именно так: пожили – и хватит, «чего уж». Что она скажет лет через тридцать, когда будет на пенсии и вызовет на дом коллегу? И что скажет врач, который придет по вызову, – подумает ли, что зажилась она, на участке и так избыток стариков?

Он никогда не задумывался о возрасте матери и вообще о старости – потому, наверное, что отец умер молодым. А ведь не так это, не совсем так: отцу было шестьдесят три. Это я был молодым. Но не только это: отец всегда был молод, сколько бы лет ему ни стукнуло; таким в памяти и остался.

Мать была… вне возраста, что ли, поэтому теперешнее ее состояние вводило Карла в замешательство. Седина в волосах ее нисколько не портила; очки… Она давно читает в очках, но очки – это еще не старость. Она никогда не жаловалась на бессонницу и не спала днем. Хотя вспомнилось тут же, как она берет в руки и тут же снова ставит на стол чашку, смущенно улыбаясь: «Рука болит; боюсь уронить». Или, когда поднимаются по лестнице, вдруг останавливается на площадке, морщась от боли: «Сейчас… колено», – и отмахивается от его вопросов, от его поддержки: «Я сама».

Он вспомнил древнюю легенду или притчу, которую читал в детстве. Мудрецы спорили о том, что человек должен сделать в жизни. Самое главное было посадить дерево, родить ребенка и убить змею. Маленький Карлушка только-только научился читать, они приехали в ссылку, и каждый человек, каждая семья пытались устроиться в чужом месте, приспособиться к нему, не мечтая о том, чтобы прирасти. Что это была за книга и как она попала к нему в руки, он не помнил, тем более что в то время его бесконечно занимал самый процесс чтения, была ли то газета, книга или казенная инструкция. Запомнился, однако, мудрец со своим предписанием. Он гордо прочитал отцу всю страницу, потом спросил:

– А ты змею можешь убить?

Отец не сразу ответил.

– Это самое трудное, – сказал задумчиво, – змею убить. Все остальное я сделал, – он кивнул на книжку. – Я посадил много деревьев; вернемся домой – увидишь. Сын у меня тоже есть…

– А змею? Змею ты убил?

– Убил, – помолчав, ответил отец. – Это было очень трудно, но змею тоже убил.

В детстве он часто представлял себе, как отец подкрадывается с палкой к огромной свернувшейся змее, поднимает руку… Но змея уползает, он гонится за ней по лесной дорожке, дорожка из лесной незаметно превращается в гравиевую, и Карлушка засыпал.

Дерево – ребенок – змея… Разве убить змею не проще всего остального, почему для отца это было так трудно?

Вдруг высветился в памяти недавний плакат, увиденный в поликлинике: дерево, ребенок и условная змея – энцефалитный клещ; просто вспомнил не сразу.

Обеденный перерыв подходил к концу. Здесь, в столовой, тоже чувствовалось ленивое лето: никто не торопится, много свободных столиков. Наверху, в отделе, тоже пустуют многие столы. В такое время хорошо работать – или решать кроссворд, или красить ногти, чему серьезно и самозабвенно предается новенькая, Наташа – молодой специалист. Штиль, полный штиль.

И как раз поэтому Карлу пришлось ехать в командировку. Начальник отдела развел руками: «Вариантов нет, сам видишь. За недельку управишься – и назад. В понедельник и отправляйся». Он тоже уходил в отпуск, мыслями был уже не здесь, а в Минводах, и не было ему никакого дела до Карлушкиной больной матери, хотя посоветовал, подписывая командировку: «Ну, договоришься с соседями как-нибудь, что ли», – и посмотрел на часы.

Совет был бы хорош, если бы отношения матери с соседями по квартире не ограничивались короткими приветствиями на кухне и в коридоре. Такой барьер обособленности Лариса установила с самого начала и делала вид, что не замечает любые попытки соседей пойти на сближение. Ответная реакция колебалась от «не больно-то и хотелось» до «провались ты пропадом», однако если выказывалась, то не высказывалась.