Свет в окне

Газа на даче не было, а топить большую плиту было нечем, да и ни к чему. На ней расстелили толстый слой газет, сверху положили клеенку и расставили керогазы: в тесноте, да не в обиде. Раз в неделю надо было ходить за керосином. Жестяной пятилитровый бидон пронзительно вонял, но с этим легко было смириться, пока он пуст, и бежать вприпрыжку. Потом приходилось стоять в керосиновой очереди, которая медленно втягивалась внутрь темной лавки. В дальнем конце стоял продавец в клеенчатом фартуке, огромный детина с толстыми руками. Он хватал воронку, роняющую мутные сиреневые капли, совал ее в очередной бидон, одновременно принимая деньги и отсчитывая сдачу. Деньги были жирные на ощупь и воняли керосином. Обратная дорога почему-то оказывалась намного длинней, пропорционально тяжести бидона. Тонкая жестяная ручка врезалась в ладонь, руки приходилось чередовать, следя при этом, чтобы не облиться керосином, но, как ни старайся, чертов бидон все равно исхитрялся плюнуть мутной жижей на ноги, на платье или сандалии. Временами везло, когда Олька ходила не одна, а с кем-то из ребят. Это было куда веселее, зато керосин выплескивался почему-то чаще. Один раз Людка облила босоножки. Терла листьями, травой, даже песком – ничего не помогало. Димка предложил смыть пятно дождевой водой. Поставив бидон на обочину, Людка поставила ногу в лужу – и все замерли от восхищения: по воде медленно расплывалась радуга…

Самый тоскливый запах детства – запах керосина.

Проспект вышел на небольшую площадь. Здесь располагались аптека, два магазина, хлебный и молочный, и – самый оживленный пятачок – базар. Его-то Ольга и увидела первым, но базар был обнесен теперь сетчатым проволочным забором. Еще немного, и он будет ломиться от клубники, а пока на прилавках только редиска и зелень. Аптека была на месте, но ни молочного, ни хлебного магазинов больше не было. Вместо них появился длинный сарай из бетона и стеклоблоков, увенчанный неоновыми буквами «ЧЕБУРЕКИ». Изнутри несло перегоревшим маслом. Люди входили и превращались за стеклоблоками в размытые силуэты.

Кто еще помнит бесхитростные дачные магазины? Уж конечно, не дачники, которые приезжают на месяц или даже на лето, а те, кто живет здесь постоянно и теперь вынужден ездить за самым насущным куда Макар телят не гонял.

По утрам Олька выбегала с авоськой и начинала всегда с хлебного. Черный «кирпичик» сразу клала в сетку, зато батон с изюмом – двенадцать копеек, а сколько счастья – несла в руках и в очереди за молоком отъедала горбушку. Из двух бутылок молока на дачу приносила одну. Вторую неторопливо выпивала по пути, честно оставляя Ленечке половину – ну или почти половину – батона. Мать была равнодушна к булке с изюмом.

Вот и поворот на Лесную. Дача в одном квартале отсюда, но на сегодня, пожалуй, хватит дачных воспоминаний.

На углу, где раньше был крохотный, с курятник, книжный магазин, теперь находилось кафе. Спасибо, что не рюмочная, новый жанр общепита.

Кофе оказался крепким и горячим. В витрине лежали бутерброды с буроватой колбасой и озябшая кучка салата «аллевье» на блюдце. Ольга удовлетворилась булочкой.

Следующая станция никак не была связана с воспоминаниями детства, наоборот; лучше бы проскочить ее бегом или прыгнуть в автобус и пронестись мимо домов и витрин, выученных наизусть за полтора года. Потому что здесь происходил – проходил (и прошел, к счастью) Олькин роман вулканической силы. Роман, в котором разлука, даже на несколько дней, переживается как генеральная репетиция смерти. Где собственная жизнь становится только придатком к любви, не очень-то значительным, ведь сказала же ему слова из «Чайки»: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее». Герой романа был растроган и смущен, но не от вклинившегося в их отношения Чехова, а от слишком щедрого предложения. Олькина жизнь ему не понадобилась, потому что в это же время у него завязался и вызрел другой роман, о котором Олька ни понятия, ни подозрения не имела: параллельные прямые, как известно, не пересекаются. Однако эпическая геометрия Евклида в учебнике стройна и понятна, а что происходит, если ты, боясь пропустить звонок, несешься домой через парк, где на скамейке твой любимый обнимает не тебя, – это ли не выпадение в другое пространство, где не Евклид, а Лобачевский правит бал? И никуда больше не надо спешить. Если телефон зазвонит, она просто не снимет трубку.

Телефон не зазвонил.

Олька больше не ходила через парк, а Чехова переставила в задний ряд.

А потом прошло и то и другое. Парк-то чем виноват, не говоря уже о Чехове.

Вулкан оказался бенгальским огнем. Зато лучше вылечить ожог, чем оплакивать пепел.