Свет в окне

В этой книге Олька была у себя дома, каким был для нее дом до появления в их жизни Сержанта. Дом ее детства ничем не напоминал роскошные гостиные Форсайтов, с дворецкими и горничными, с обязательными переодеваниями к обеду, где дамы сидели за столом в декольтированных платьях. Нет, ее дом был совсем другим, да и не домом вовсе, а обыкновенной квартирой, где, кроме нее и бабушки Иры, жили прадед с прабабкой, Максимыч и Матрена, и семья пропавшего на фронте бабушкиного брата. На всех – две просторные комнаты и кухня, казавшаяся огромной, потому что Олька ездила по ней на трехколесном велосипеде, стараясь не попасться под ноги бабушке Матрене. «Ос-споди, что за ребенок такой, – ворчала она, – ступай с глаз, пока я тебя не обварила!» – и отправляла правнучку, которую тогда все звали веселым именем «Лелька», в комнату, подсластив ссылку свежей и хрусткой капустной кочерыжкой. Дом, где перед иконами горели лампадки, на кухне пахло керосином и подспудно зреющим скандалом, но всегда хватало главного лакомства: жареной картошки и книжек, – тот дом ничем не напоминал дома Форсайтов, кроме разве что чая, который неизменно пили как Форсайты, так и Ивановы. Когда Олька читала об очередном чаепитии, она видела Максимыча, протягивающего жене свою любимую чашку, чтобы она привычным за пятьдесят с лишним лет движением поднесла чашку к самовару и повернула блестящий краник; потом налила бы себе в тонкий стакан, вдетый в ажурный серебряный подстаканник. Оба всегда пили вприкуску, обмениваясь привычными жалобами, что сейчас хорошего рафинаду «днем с огнем», и вздыхая – о рафинаде и о многом другом.

Нищие старики, Ивановы не только не были похожи на Форсайтов – они были их полной противоположностью. Как не были похожи бабушка, тетя Тоня, дядя Мотя и покойный крестный ни на кого из Форсайтов следующего поколения. Отчего же, читая о приеме у Тимоти, Олька видела столовую крестных и твердо знала, что все три тетки – Энн, Джули и Эстер принимали гостей именно здесь? И тетя Джули, нелепая и трогательная, никогда не казалась ее смешной, ведь только Джули по-настоящему огорчилась, увидев брата, старого Джолиона, и безошибочно почувствовав главное; вот… Она быстро пролистала страницы: «…тетя Джули остановилась у окна и сквозь щелку между кисейными занавесками, плотно задернутыми, чтобы с улицы ничего не было видно, стала смотреть на луну… И, стоя там в розовом чепчике, обрамлявшем ее круглое, печально сморщившееся лицо, она проливала слезы и думала о “бедном Джолионе” – старом, одиноком, и о том, что она могла бы помочь ему и он привязался бы к ней и любил бы ее так, как никто не любил после… после смерти бедного Септимуса».

Точно так же стояла тетя Тоня, неподвижно и долго стояла у окна столовой, когда умерла бабушка Матрена, и потом, совсем недавно, в январе, после похорон дяди Феди. Никакого чепчика, и лицо у нее не круглое и не морщинистое, но слезы, но слезы – о живых и умерших… Читая, Олька словно смотрела с улицы на окна и видела сразу обеих: сморщенную английскую старушку, плачущую о брате, да, но едва ли не больше о своем давнем и безнадежном одиночестве и никому-не-нужности; и крестную – подтянутую, со строгим лицом, бледным и припухшим от слез.

Это было одно и то же окно.

Читая о гениально выдуманных Форсайтах, Олька думала о совершенно реальных Ивановых, и когда Форсайты хоронили своих родных, она видела знакомое кладбище, потому что хорошо помнила смерть прадеда и прабабки, как помнила свою детскую веру в то, что они обязательно воскреснут.

Не воскресли; а теперь умер дядя Федя.

Нарядный и веселый дом крестных, где проходили шумные и многолюдные праздники, изменился – перестал быть праздничным. Разве не то же самое произошло, когда умерла тетя Энн – ушел из жизни только один Форсайт (старший, да, но не самый главный), однако унес с собой что-то очень важное для всех?..

Даже Босини, наиболее чужой Форсайтам человек, дикий и дерзкий (не зря его прозвали «пиратом») – неожиданно воплотился в незнакомом худеньком мальчике, который давно уже не возится с мокрым песком на пляже в своих выгоревших сатиновых трусах, а тоже торчит за партой в какой-то школе. Этот «Босини» не только позволил ей поучаствовать в своем дворце – он сделал понятным Босини настоящего, который не останавливался ни перед чем, потому что строил не просто дом по заказу, а дом для Ирэн, дворец для любимой.