Свет в окошке. Земные пути. Колодезь

Красиво разукрашен отважный янычар, целиться в пёструю фигуру — одно удовольствие. Мишень на стрельбище так не расписывают. Оттого на войне случается столь много погибших. Будь Семёнова воля, он бы переодел солдат в одежды, которые издали так просто не заметить: мышистого цвета, тиноватого. А нарядную красоту оставил бы только для парадов — веселить владык и смущать женские сердца.

Краем глаза Семён заметил ещё одного человека, поднявшегося на недостроенный бруствер. Скособоченная фигура, перепоясанный широченным кушаком зелёный доломан, какие носят чорваджи, а на кече вместо обычного тифтика — вышитый золотом ускюф, выдаваемый агой за особые заслуги. Обознаться было невозможно: однорукий Исмагил ибн-Рашид стоял на самом виду, окидывая цепким взглядом окрестности. И хотя бывший командир находился гораздо дальше, чем глупый Имран-бей, Семён решительно перевёл ружьё. Времени долго целиться не было, не тот человек Исмагил, чтобы торчать подобно деревянному джелями…

Ружьё больно ударило в плечо.

— Ты попал случайно, — обидчиво произнёс ван Даммам. — Я же видел, ты целился вон в того толстяка…

Семён не слушал. Опустив ружьё к ноге, он смотрел вдаль, где янычары суетились вокруг сражённого Исмагила. Странная, неживая улыбка бродила по лицу Семёна.

Прощай, Исмагил сын Рашида. Ты был хорошим воином и справедливым начальником. Такими, как ты, укрепляется слава оттоманского ружия. Ты научил меня всему: биться саблей и голыми руками, владеть ружьём и скакать на коне. Не смог лишь одного — заставить полюбить чужую страну и вражескую веру. За это ты сегодня и наказан. Хотя так ли велико наказание? Ведь ты мечтал погибнуть в бою с неверными, стать после смерти шехидом. Ты шехид, Исмагил ибн-Рашид; живи в раю, пей запретное вино, обнимай уцелевшей рукой нежных гурий и вспоминай единственную в твоей безупречной жизни ошибку.

Семён отвернулся и начал перезаряжать ружьё.

* * *

Мушкет Семёну всё-таки не вернули, но зато назначили командиром над десятком перекрещённых в папскую веру арабов, которые составляли вспомогательные войска. Семён не возражал. Ему вдруг стало неинтересно сражаться за португальского короля, который к тому же оказался и не португальским, а вовсе испанским. И дело не в том, что паписты еретики, а просто с первого взгляда Семён увидал, что в крепости царит спокойная, уверенная безнадёжность. Не было видно горящих глаз, не слышалось гневных речей; и хотя правильная осада по сути дела ещё не началась, защитники уже были готовы крепость сдать. Если уж сами португальцы таковы, то Семёну что за дело? Когда хозяева бьются без души, то пришельцу тем паче соваться вперёд не следует.

Как и в лагере осаждающих, Семён вооружился лопатой. Там рыл сапы и здесь рыл сапы. Там подводил мины — здесь контрмины. Ахти батюшки, велика разница!

Хотя и разница тоже была. По ту сторону стен за Семёновой душой надзирал толстый и ленивый молла Халиль, а здесь этим же делом занимался остроносый патер Мануэл Эаниш.

Патер бегло разговаривал на арабском, знал несколько слов и по-турецки. Монашеская сутана, казалось, приросла к его худому телу, глаза горели истовым пламенем, и совесть не знала сомнений. Эаниш поминутно вертелся округ Семёна, пытая его о вероучебных догматах. Хвала Аллаху, что такие материи требовали куда большего знания языков, нежели было у Семёна и священника, вместе взятых. Да хоть бы и по-славянски спрашивал Мануэл, Семён всё едино запутался бы, не зная ответа. Что значит — в добрых делах или в вере заключено спасение? Вера без богоугодных дел мертва, духовные труды без веры бесплодны… Однако Семён помнил, что Мартынка тоже талдычил что-то о спасении верой, рассказывая, как папёжники посылали людей на костёр за несогласие в этом вопросе. И, боясь обмишулиться, Семён вновь на всякий случай прикидывался бельмесом, лишь крестился поминутно на спицу собора Сан-Себастьян и поминал Санта-Марию, надеясь, что богородица не осерчает на такое коверканье её имени.

Ван Даммам, под началом которого теперь служил Семён, казалось, не слыхал богословских бесед, однако как бы случайно произнёс в удобную минуту:

— Монаху не верь. Злодейственная тварь, Ваалов прихвостень. Он с тобой как кот с мышью играется. Чуть оступишься — схватит. Он бы и меня давно в огонь кинул, только тогда крепость защищать будет некому.

Хотелось сказать: «Тут огулом никому верить нельзя…» — но, приученный годами плена, Семён лишь кивнул, как делал всегда, получая приказание по воинской части.

Война тем временем тянулась медленно и неуспешно. Лишившись командира, турецкий булук воевал лениво, однако взял одну из дозорных башен и занял укреплённое предместье Содоф, отрезав город от озера с питьевой водой. Особой беды в том не было: подземные цисцерны под городом, выстроенные ещё в домагометовы времена, были налиты под завязку, так что воды хватило бы на все нужды, до самой весны, когда сухое русло на север от города наполнится влагой, принесённой с недальних гор. Разве что фонтан, игравший перед губернаторским домом, иссяк, знаменуя близящиеся времена упадка.