Свет в окошке. Земные пути. Колодезь

К Четырём Буграм подходили на вёслах, через силу перемогая упорно заладивший сиверко. А хоть бы и вовсе не было встречного ветра — всё одно изнемогшим людям долгая работа казалась непосильна. К тому времени чуть не четверть отряда лежали в лёжку, мучаясь трясавицей и злым кровавым поносом. Потому, когда из-за прибрежных островков явились сидевшие в засаде струги князя Львова и на мятежный флот уставились мушкеты столичных стрельцов, многие решили, что здесь и конец так удачно начатому плаванью.

Не таков, однако, оказался Разин. Атаман прекрасно понимал, что сражаться с многотысячным отрядом, даже если в нём половина больных, дело непростое, решиться на него трудно, а это значит, что прежде князь Семён Иванович будет казаков увещевать, чтобы с войском не биться и сдаться подобру.

Тут-то и была извлечена на свет старая царская грамота, обещавшая казакам прощение, ежели они от воровства престанут и добром пойдут восвояси. Теперь уже Разин не величал грамоту подложной, а изъявлял намерение ви́ны принесть.

Что было потом — достойно удивления. Поверил князь ложному целованию, словно и не вешал Стенька его посланцев за рёбра, не сажал в воду, будто не предал тем же манером персидских воевод. Сказано: «Единожды солжёшь — кто тебе поверит?» — а вот надо же, верят завзятому лжецу раз за разом. Привыкли люди верить обманщику, когда клянётся он на библии или коране, призывает каабу или целует крест. Хорошо от того обманщику живётся.

— Сдурел князь! — вслух удивлялся кузнец Онфирий, слушая милостивые слова и речи о прощении. — Бить нас надо смертным боем, а он икону подносит…

— Кого господь хочет погубить, сперва разума лишает, — вторил Иванище.

— Эх вы, недотёпы! — Есаул Чернояров, бывший старшим на струге, повернулся к разговору. — Подумайте сами, ну побьют они нас, так ведь всё добро, что на стругах собрано, — потонет. А тут несметные богатства собраны. И ещё подумайте: нас четыре тыщи, но половина народа — полонянники, перед государем ни в чём не виноватые. Их тоже ружьём бить? Вот и мирится князь, не хочет свары.

Есаул помолчал немного и добавил:

— Свара, братцы, опосля будет. Вот пригребём в Астрахань, там и начнут отделять овец от козлищ. Тут уж смекайте, куда ветер повернёт. Когда воевода прикажет государеву казну вернуть, это ещё не беда. Когда велит твои, Семён, большие пушки на ружейный двор сдать, это полбеды. Всё одно с этими медными дурами ни в станицах делать нечего, ни в Сибири. А вот ежели малые пушечки со стругов снимать прикажут, тогда жди настоящей беды. Это значит, не простил нас царь и смертью казнить хочет.

— А-га… — протянул Семён. — А о какой это Сибири тебе обмолвилось, дядька Ваня?

— Так о той самой… Ты раскинь умишком-то — куда нас девать? Ни в пяло, ни в мяло, ни в добрые люди. Мы теперя живой соблазн. Таких, как мы, со времён Грозного царя, с самого Ермака Тимофеича, посылали новые земли воевать. В Сибири и сейчас наши люди есть. Ерофейка Хабаров, может, слыхали? Он тоже прежде по Волге за зипунами плавал, а потом со всем отрядом в Сибирскую украину ушёл. Теперь не по Волге, а по реке Амуру плавает, Братскую землю повоевал. Сам себе большой, сам маленький. И царь его простил давно. А народу у него, не то что у нас, всего человек с двести. Вот пошлют нас к нему, и будут на Руси не только донские, терские и яицкие казаки, но и амурские. А за Амуром-рекой, говорят, царство Опоньское, где православному народу воля дана. Там до сего дня пресвитер Иоанн царствует.

— Брешут, — сказал Семён. — Пресвитер Иоанн в Абиссинии царствовал, только он помер давно уж тому тыща лет. У меня подельщик оттуда родом был, так он рассказывал. А за Амур-рекой китайский богдыхан правит. И вера у него не православная, а поганая. Тамошние купцы до самой Аравии на джонках плавают и всему бусурманскому миру отлично известны. Про царство Опоньское я тоже слышал, будто оно ещё дальше, за морем, но как там люди живут — не скажу — всякое болтают.

— А что, — подал голос Онфирий, — в царство Опоньское мне не больно верится, а вот от Сибири я не отказчик, ежели туда не в кайдалах, а в казацком звании. Здесь, как ни верти, — всё одно жизни не будет.

Семён вздохнул согласно. Теперь, когда они возвращались к родному берегу, он всё чаще думал, как быть дальше. Не выйдет прощения от государя — в Яицкий городок не покажешься, да и с прощением ничего хорошего там не ожидается. Значит, Анюту с детишками придётся выписывать и с чужими людьми перевозить на новое место. А где это место найти? Государевых сёл на Руси, почитай, совсем не осталось, мещанином осесть — тоже непросто. Разве что на север уходить, туда сейчас много народу потянулось, от житейского неустройства и церковного гонения, что дошло наконец и до чёрного мужика. Даже с Волги бегут к Студёному морю, ловить на Мурмане рыбу палтус. В Вятские земли поспешают, под Вологдой спасаются… как-то там дед Богдан, жив?..

* * *