Свет в окошке. Земные пути. Колодезь

Ну когда же оно спустится наконец! Исус Навин умел задержать солнце на небесах, чтобы битва с филистимлянами продолжилась, а сейчас, чтобы спастись, надо ускорить падение солнца. Господи Исусе, клятвенно обещаю: спасусь сегодня — весь коран от корки до корки вызубрю!

— Мы уже ниспослали тебе ясные знамения, и не веруют в них только распутные… — Боже, как там дальше? — И ведь каждый раз, как они заключат договор, часть из них отбрасывает его. Да, большинство их не верует!

Кажется, пора!

— О-омин!

Семён толчком встал, оглядел скуластые лица и строго спросил:

— Почему вы стоите, правоверные? Солнце уже низко, пришло время вечерней молитвы.

Полетело на землю оружие. Башкиры поспешно распускали скрученные кушаки, заменяющие кочевнику в поле молитвенный коврик. Кто-то поднёс Семёну долблёнку с водой, чтобы тот мог перед новой молитвой совершить новое омовение.

— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

* * *

После многих споров и несогласий курултай киргизской дороги решил начать поход. То есть сперва о таком никто и не думал, люди собрались делить зимние угодья, но потом в круг вышел Семён… Вообще-то, чужому не полагается говорить на курултае, если он не посол какого-либо владыки, но слух о необычном богомольце успел распространиться среди людей, и Семёну позволили сказать.

Когда Семён появился среди народа, собравшиеся ахнули. На плечах паломника переливался золотошивный халат, на ногах — сафьян, на голове смарагдовый шёлк чалмы, какую может надеть лишь посетивший Мекку. Вот откуда прибыл знатный паломник, вот почему он читает коран, не глядя в страницы, словно песню поёт!

— Люди! — крикнул Семён. — Пришло время мести неверным!

Семён вскинул руки, и перед взором батыров, развернувшись во всю ширь, засияло зелёное знамя джихада.

Однако люди на совет собрались умудрённые, знающие цену словам и делам, умеющие помнить. А ведь не прошло и трёх лет, как князь Барятинский со своими стрельцами топтал башкирский улус, усмиряя восставших юртовщиков. Многих тогда посиротили, многих в нищету ввергли. Такие раны заживают не скоро. Лишь когда подрастут нынешние мальчишки, сядут в седло, почувствуют себя джигитами, тогда и можно будет воевать прошлого обидчика.

— Против русских не пойдём, — веско произнёс кто-то из стариков. — Кому охота сражаться, пусть против мишарей выступает. У них и поживиться есть чем, и беды от такой войны не приключится.

— Мишари — сосед ближний, он никуда не денется, — настаивал Семён, — а русских сейчас самая пора брать. На Итиле смута, казацкое войско против белого царя взбунтовалось. Христианам сейчас не до нас.

— Это сейчас, а потом? Ты обратно в Мекку уедешь, а что с нашими детьми будет?

— Значит, вы уже сдались христианам?

— Мы не сдались, но глупая смерть славы не прибавляет.

— Люди! — возвысил голос Семён. — Я не зову вас искать глупой смерти. Я хочу иного. Если вы желаете, чтобы война обошла ваши юрты стороной, — нападайте сами! Соберите войско, и пусть оно идёт на Волгу или за Каму. Никто не узнает, откуда вы пришли, в Уфимском уезде пребудет спокойствие, башкирские дороги останутся мирными, а у белого царя не достанет войск, чтобы идти туда, где никто не воюет. Я не зову вас бунтовать, бунт всегда обречён, я зову нападать на противника в его логове. Аллах поможет бойцам за правду. Я сам пойду вместе с вами и, если надо, первый погибну в бою с нечестием. А кто не хочет, пусть остаётся здесь, в мирном краю, и отсиживается за спинами храбрецов. Я к вам верный посланник. Побойтесь же Аллаха и повинуйтесь! Я не прошу у вас награды; поистине моя награда только у господа миров!

Настала тишина. Конечно, собравшиеся оставались в сильном сомнении, но противоречить никто не осмелился. Человек, который так легко примеряет себе слова пророка, сам должен быть пророком, и возражать ему трудно. Мгновение длилось, и невозможно было сказать, как повернётся сейчас ход курултая. Потом из рядов собравшихся мужчин выступила ещё одна фигура; Семён узнал всадника, с которым бился в степи. По тому, как уверенно вышел тот под общие взгляды, можно было понять, что это не последний среди имеющих право говорить.

— Я, Габитулла, говорю, что знаю этого человека, — медленно произнёс башкир. — Я не только слышал его речи, но испытал крепость его руки и высоту чести. Я пойду вместе с ним и вместе с ним буду биться во славу пророка.

— Ты поведёшь в бой первую сотню, — твёрдо пообещал Семён.

* * *

Деревню Осканино, как и многие другие закамские деревеньки, башкирское воинство взяло без боя. Конечно, кое-кто из всполохнутых мужиков вымётывался из домов с топорами в руках, но таких рубили походя, не останавливаясь и не прекращая грабежа. Огня не было, налётчики понимали: спалишь ненароком деревню — самому же никакой корысти не будет, а следующую ночь придётся проводить в поле. В свете занимающегося утра метались меж домами призрачные всадники, кони и наездники визжали одинаково страшным звериным визгом, голосили женщины, кто-то попытался клепать в деревянное било, но набатный стук умолк, не начавшись.