Свет в заброшенном доме

В очаге разожгли большой огонь, в гостиную внесли лампу. На улице послышался конский топот, через минуту в дом вошёл наш председатель Машраб-ака со своей матерью Хайри-халой[32]. Прибежали испуганные тётушки Тухта и Парпи-бобо. Я всё ещё стоял бесчувственным истуканом посреди двора. «Что ж с мамой случилось?» – всё вертелось в голове. Из гостиной поспешно вышел дедушка Парпи.

– Арифджан, сынок… – заговорил он дрожащим голосом, но продолжать не смог.

– Что с мамой, дедушка? – вскричал я нетерпеливо.

– Бог даст, ничего страшного. Поправится…

– Но что с ней случилось?

– Под трактор попала. Я опять зарыдал.

– Не надо, сынок, – погладил дедушка меня по голове.

В райцентр послали двух всадников. Председатель наказал им быстро доставить самого лучшего доктора, потом накинулся на бригадира, размахивая камчой:

– Вы виноваты во всём!

– Побойся бога, Машраб! – отвечал бригадир, чуть не плача. – Вчера я её чуть не на коленях умолял поспать, отдохнуть немного. Упёрлась: «Нет!» – и всё. Три дня ведь с трактора не слазила…

– Я вам бороду повыщиплю! – грозился председатель, топая ногой.

Мама, оказывается, уснула за рулём, трактор опрокинулся в арык, придавил маму…

Мукаррам-апа, тётушка Тухта и доктор что-то делали в комнате. Их тени то появлялись в окне, то исчезали. Я слышал, что доктор потребовал мыла, горячей воды. Во дворе один за другим появлялись соседи. Они стояли группками, такие испуганные и расстроенные, разговаривали шёпотом, украдкой поглядывали на меня. Из гостиной выглянула Тухта-хала.

– Слава аллаху, пришла в себя, – объявила она и поспешно захлопнула за собой дверь.

Проснулись братья и сёстры, заспанные, полуодетые высыпали во двор. Аман подбежал ко мне, обнял за ноги. Я взял его на руки.

– Ака, мама собралась нам братишку рожать? – спросил он шёпотом.

– Не знаю, – ответил я.

– Пойдём, ака, к маме, посмотрим братика.

– Потом, потом пойдём.

Аман разговаривает, обнимает ручонками мне шею, а глаза его сами собой закрываются. Я унёс его в дом, уложил в постель. В это время вошла Мукаррам-апа, сказала, что нас зовёт мама.

Зулейха взяла на руки Рабию, которая спала, ни о чём не ведая, я поднял Амана. Пошли.

Мама была забинтована от головы до ног. Казалось, в постели лежит не мама, а большая кукла, обёрнутая белым. Видны только глаза и часть лица.

Тухта-хала сидела у изголовья, Мукаррамапа – слева. Доктор при свете очага капал из пузырька в пиалу какое-то лекарство. Тётушка Тухта поманила нас рукой, приглашая подойти поближе.

Глаза мамы закрыты. На ресницах блестят капельки слёз. Грудь дышит часто-часто…

– Воды… – зашевелились бледные губы.

Тётушка Тухта дала маме воды. Она сделала несколько судорожных глотков, потом откинулась на подушку, широко раскрытыми глазами оглядела комнату, увидела нас, из глаз выкатились слёзы…

– Арифджан, сынок…

– Да, мамочка?

– Подойди, поцелуй меня. Будь головой младшеньким, сын.

– Не надо так, мама!

– Не спорь…

– Ладно.

– Вы все должны учиться.

– Ладно.

– Будьте все вместе, пока папа не вернётся.

– Мамочка…

– Не дай погаснуть свету в нашем доме.

– Мама…

– Слушай меня, сынок.

– Слушаю.

– Никогда не обижай маленьких.

– Хорошо.

– Султанджан, богатырь мой, подойди поцелуй меня.

– Мамочка!

– Не плачь, ну-ка вытри слёзы, вот так. Отныне никогда не плачь, ладно? Слушайся брата, не ссорься… Зулейха, раскрасавица моя, дай поглядеть на тебя… Как ты у меня выросла, милая…

– Мама…

– Усман мой дорогой, художничек мой маленький, подойди ко мне, обними меня, сынок… Вот так, молодцом! Аманджан, это ты, мой жеребёночек? Есть, наверное, хочешь, да, сынок?

– Усман ваш этот всегда мой хлеб отбирает!

– Ах мой сладенький, теперь он не будет отбирать, Усманджан, верно ведь, что больше не будешь отбирать?! А где моя Рабиниса? Спит? Разбуди, разбудите!.. Воды… воды! Тётушка, простите, если что не так… Детей… детишки на вас… Арифджан, сынок… не дай погаснуть свету в доме… очагу…

Мама не смогла выпить воды, которую поднесла ей Тухта-хала. Мамины губы крепко сомкнулись, глаза закатились, словно она хотела что-то высмотреть на потолке. Подбежал доктор, приложил ухо к груди мамы и так, слушая, замахал на нас рукой, уходите, мол.

– Мамочка! – забилась в плаче Зулейха. Тухта-хала вывела нас во двор. Рассвет ещё не наступил. Соседи, оказывается, разожгли костёр, столпились вокруг него. Председателя и его матери не было. Ушли, видно, по делам. Зато появились Махмудхан, Хайит Башка и даже Мели. Он о чём-то шептался с дедушкой Парпи.

– Как она там? – кивнул головой Махмудхан в сторону гостиной. Что-то переполняло меня, и я не смог ему ответить. Соседка Мутабар-апа сказала, что растопила у себя сандал, пригласила меня с младшенькими отдохнуть малость, чайком согреться. Когда мы вышли на улицу, воздух прорезал плачущий голос тётушки Тухты:

– О-е, боже, Караматбиби покинула нас!

– Мама! Мамочка! – заплакали мы все, бегом возвращаясь назад.

Как теперь жить?