Свет вчерашний

Да, с этой главной мыслью — о «критической самопроверке» — он и пришел на собрание московских писателей. Он запасся примерами из жизни творцов высокого искусства разных веков. Чувствуется, эти примеры он целеустремленно разыскивал, чтобы игра писательского воображения помогала живой передаче и убедительности фактов истории. Особенно, помню, понравились мне примеры из жизни Леонардо да Винчи, приводимые Фадеевым по новеллам Маттео Банделло.

А почему не по Джордже Вазари? — вначале подумала я, но скоро мне стало понятно, почему Фадеев выбрал новеллы менее известного Маттео Банделло и не стал цитировать из книги мемуаров Джордже Вазари. Банделло был современником Леонардо да Винчи. Банделло был в цвете лет, когда слава Леонардо да Винчи гремела по всей Европе. Широко образованный дворцовый службист в резиденциях североитальянских государей, не лишенный сатирической жилки, Маттео Банделло на основе своих наблюдений написал более двухсот новелл о праздности, лени и жестокости господствующих классов эпохи итальянского Возрождения. Но в своих свидетельствах о творческой мастерской Леонардо да Винчи Банделло собрал множество выразительнейших черт, красок и деталей, освещенных гуманистическим преклонением перед великим национальным гением Италии. С той же теплотой и безграничным уважением Банделло повествует о критических размышлениях великого художника («Вечеря») и о стремлении его слышать «свободное выражение мнений» о своем произведении.

Уже не помню, были ли это листки с записями или были это полюбившиеся ему, подчеркнутые страницы книги, которые перелистывала его рука, — но было в его слегка наклоненной вперед фигуре и выражении лица что-то совсем молодое, студенческое, что никогда не может постареть. Возможно, многим тогда, как и мне, вспоминались все дальше уходящие в прошлое студенческие годы, с их неповторимой радостью жизни и накопления знаний. Мне так и представлялось, что Фадеев, большой писатель и общественный деятель, пришел на это многолюдное собрание после сосредоточенных часов подготовки в тишине, чтобы собрать вот эти живые и убедительные примеры критического отношения к своей работе Максима Горького, Достоевского, французского пейзажиста Эжена Будена и живописца Дега.

Отсутствие правдивой, суровой критики и критической самопроверки, самодовольство, лень, дутые авторитеты — вот что, как болотная тина и гнилой воздух, пагубно влияет на развитие таланта, отдаляет его от жизни. Учиться у жизни, без конца изучать нашу современную действительность и, «взяв котомку за плечи», почаще ходить «в люди» — вот он, верный и животворный путь, ведущий талант к расцвету и полноте его бытия!

Глубоко сам убежденный в этом, он стремился убедить других не методом упорного повторения, а методом широкого круга мыслей, фактов, явлений, органично близких по смыслу и значимости и тем самым открывающих новые пути познания и решения. Призывая вглядеться в эти постоянно возникающие в искусстве явления и пути подхода к ним, Фадеев, конечно, всегда учитывал своеобразие писательской аудитории, где наряду с принципиальным разговором о важных вещах вполне уживаются юмор, смех, аплодисменты и вообще всякая остроумная «разрядка» среди серьезности. Да и в характере самого Фадеева сохранилось немало задора от его партизанских и комсомольских времен, он ценил умную шутку и сам умел находить материал для нее. Еще и потому слушать его было легко и не скучно, не говоря уже обо всем большом и всеобще значимом, что содержали его выступления. Кроме творческой симпатии и уважения к нему как одному из крупнейших советских художников слова, здесь сказывалось еще и доверие к нему. Самые душевные отзывы о нем касались чаще всего именно этого. Ему доверяли, потому что знали: ему можно довериться. К нему можно было прийти в дни горя, сомнения в своих силах и недовольства собой. Получить совет, как разумнее поступить в сложившихся обстоятельствах. Каждый при этом знал, что Фадеев сразу все «прояснит» и без всяких «конъюнктурных» соображений правдиво выскажет свое мнение и даст совет по поводу просьбы, с которой к нему пришли. Случалось мне также слышать высказывания и о том, что особенно «западают в душу» те беседы с Фадеевым, которые касались непосредственно творческих вопросов. Здесь он проявлял самую живую заинтересованность художника. И если замысел товарища к тому же оказывался чем-то близким ему по духу, Фадеев тем вернее поддерживал, советовал и даже вмешивался в дальнейшую судьбу произведения.