Свет вчерашний

Тогда Георгий Димитров показался мне сильно постаревшим, только в черных прекрасных глазах его, как и в тот памятный вечер встречи 12 лет назад, горел все тот же глубокий пламень мысли и воли.

Осенью 1947 года Георгий Михайлович неторопливо гулял по барвихинскому парку. Его сопровождали два молодых человека, которые в любой момент могли раздвинуть переносный стул или раскрыть большой зонт. Я видела, как в одной из тихих боковых аллей Георгий Михайлович присаживался на стул и, оперевшись на палку, глядел на небо и деревья, на птичьи перелеты. Увидев идущую мимо пожилую женщину, он привстал со стула и приветливо поклонился. Как растроганно утверждали врачи и медицинские сестры, наверно, ему вспомнилась в эти минуты его мать Параскева, о которой в свое время узнали честные люди всех стран.

Конечно, в том цветущем и целительном уголке Подмосковья не было человека, который не знал бы Георгия Димитрова. Каждому хотелось поздороваться с великим борцом, сказать ему хотя бы несколько ласковых слов, рожденных в глубинах сердца. Но сопровождающие больного молодые люди приветливого вида строго соблюдали предначертания врачей — оберегать его покой. Потому-то его прогулки и происходили в боковых тихих аллеях, в стороне от «большой прогулочной трассы», как называл кто-то главные круги барвихинского парка.

Отсюда, хотя и не так близко по диагонали, сквозь поредевшую листву виден был краешек боковой аллеи, где под раскидистым, еще ярко-зеленым дубом сидел Георгий Димитров. Черная мягкая шапочка-бескозырка резко оттеняла бледность его лба и щек, седые виски. Опершись на палку скрещенными руками и слегка приподняв голову, он смотрел вверх, на погоже-голубой просвет неба. Взгляд его прекрасных черных глаз был задумчиво-спокоен, — казалось, эта тишина помогала сосредоточенности какой-то внутренней работы.

Фадеев очень внимательно, даже с жадностью смотрел на Димитрова, будто желая навсегда запечатлеть в своей памяти весь облик легендарного героя нашей современности.

— О чем он сейчас думает или вспоминает? — шептал Фадеев, не сводя глаз с Димитрова и как бы даже главным образом говоря с самим собой и закрепляя в себе какие-то исключительно важные размышления.

Вот когда Георгий Димитров позволил, точнее, вынужден был себе позволить отдохнуть в этом чудесном парке — после полувекового самоотверженного труда за освобождение рабочего класса. С юности он вступил в борьбу за исконные права трудового народа — и отдал ей всю жизнь, полную высочайшей преданности делу пролетарской революции. Жизнь его — воплощенная поэма пролетарской борьбы, революционной романтики и несгибаемого мужества.

Только представить себе: в 20-х годах палач болгарского народа Панков и фашистское его судилище дважды приговаривали Георгия Димитрова к смертной казни!.. На лейпцигском процессе ему — в третий раз! — угрожал топор фашистского палача. Но и окруженный самыми лютыми врагами человечества, этот борец ни на минуту не поддался страху и дрожи! Какую гордость испытывали прежде всего мы, коммунисты, за этого пламенного и верного сына нашей партии, за этого непреклонного борца за мир, против кровавых военных планов германского фашизма! Недаром миллионы трудящихся всех стран подняли свой грозный голос правды и силы в защиту этого отважного борца! И как же велика была всечеловеческая радость, когда Георгий Димитров, вырванный из кровавых клещей фашистского судилища, вступил на советскую землю!

Когда мы отошли от того места, где в тишине погожей осени отдыхал Георгий Димитров, Александр Александрович воодушевленно и нежно, будто говоря о ком-то родном, сказал:

— Вот кому я желаю поправиться и жить еще долго-долго!.. А какие потрясающие воспоминания мог бы написать Георгий Михайлович, один из замечательнейших людей мира!..

Может быть, он «расфантазировался», но ему представляется, что Георгий Димитров как публицист может описать все хорошо, точно. Напиши он «огненно-разоблачительную, правдивую» книгу, ее читали бы в каждом уголке земли! Борьба с фашизмом продолжается, угрозы миру идут из этого разбойничьего гнезда.