Свет вечный

– От пана Пётра Шафранца, – сообщил он Пухале и Крыбуту. – Пишет, что он собрал полк вооруженных в Бенджине. И что регулярные польские отряды стоят наготове. Только не пишет, когда подойдут… Ваша милость Юрша! Не передал ли пан подкоморий какого-нибудь устного послания?

– Нет. Только письма дал.

Малополяне проходили рядом строем. И с песней.

Кабы я имела
крылья, как у пташки
Я бы полетела
в Силезию к Яшке…

– Что это, – разнервничался Пухала, – за дурацкая песня? Слезливая, курва, как на очепинах.[346] Что это такое?

– Пан краковский подкоморий, – прищурил глаза Ринард Юрша, – приказал петь. Вроде для пропаганды. Вроде Верхняя Силезия. Что вроде мы на исторические земли возвращаемся и к колыбели.

– К колыбели, к колыбели, – проворчал недовольно Добко. – Ладно уж. Но если что, то пойте «Богородицу».[347]

Вместе с малополянами прибыли два воза. Один был нагружен добычей, второй вез раненных. Отвратительно порубленных. Двое умерли сразу по прибытии, двое других боролись за жизнь, состояние остальных четверых тоже было тяжелым. У Рейневана и фельдшеров работы было по зарез. Раненые были из отряда Шарлея.

– Что ж, – развел руками Бедржих из Стражницы, – если ты настаиваешь, не буду тебя задерживать. Не хотелось бы видеть тебя подвергающим себя риску в далеких походах, но что ж, понимаю, ты хочешь встретиться с другом. Есть даже подходящая оказия, я высылаю Шарлею пополнение, потому что эти из Пшчины так его потрепали, что они едва вырвались вшестером. Едучи вместе, ты не заблудишься и будешь в большей безопасности. Оно даже хорошо складывается, потому что…

– Потому что?

– С вами поедет, – Бедржих понизил голос, – кое-кто еще. Одна особа. Это дело секретное, я запрещаю тебе кому-нибудь о нем говорить. А хорошо складывается то, что эту особу ты знаешь.

– Знаю?

– Знаешь. Я как раз жду… А, вот и он.

Увидев, кто входит в квартиру, Рейневан онемел.

Служащий компании Фуггеров снял и отдал прислуге плащ с парчовой вышивкой, укрывающий, как оказалось, костюм вовсе не военный, хотя для служащего привычный. Приталенный вамс из черного бархата достигал бедер, затянутых в голубокрасные miparti с подбрюшьем, стильно прикрытым клином, который был сильно набит ватой и преувеличенно подчеркивал мужское достоинство. Такой клин, модная новинка, назывался на французский манер braguette. Высмеиваемая степенными людьми braguette была вершиной шика среди модников и щеголей.

– Здравствуй, – служащий приветствовал Рейневана поклоном. – Расспрашивал меня о тебе каноник Отто Беесс. Я рад, что смогу его успокоить и заверить в твоем добром здравии.

– Буду признателен.

– Как и том, что горе не сломило тебя. Ведь не сломило?

– Как-то держусь.

– Рад слышать, – служащий поправил манжет. – Что ж, дорога перед нами дальняя, нам нужно, как я слышал, куда-то аж под Уязд, и стоило бы успеть туда до заката. Предлагаю трогаться, Рейнмар. Если ты готов.

– Я готов, – Реневан встал. – Прощай, Бедржих.

– Что значит, – нахмурил брови проповедник, – прощай?

– Я хотел сказать «бывай».

– Рейневан?

– Это я.

– Хм. Вот это совпадение. Я как раз о тебе думал.

У Шарлея вид был воинственный и лихой. На кожаном кафтане он носил кольчужный панцырь, так называемую «пелеринку епископа», на груди железный colnerium,[348] оба его предплечья защищали мышки, то есть зарукавники. На левом боку у него был фальшьон, на правом – стилет, за широким поясом – шестиперая булава. Он не брился уже несколько дней; когда обнимал Рейневана, его щека кололась, как еж.

– Я думал о тебе, – он отодвинул Рейневана на длину рук. – А знаешь, что думал? Что, вне всякого сомнения, ты окажешься идиотом. Что чуть оправившись от болезни, ты оставишь тихую и спокойную аптеку «Под архангелом», в которой я тебя оставил. Что, как последний дурак, усядешься на коня и приедешь сюда. Когда ты вообще встал с постели?

– Через неделю после Масленицы.

– Ты еще считаешься выздоравливающим. Тебе бы отдыхать, спокойно набираться сил, а не на войну. На войну, на которой ты в своем состоянии пропащий, как пердёж на ветру. Ты еще не пришел в себя, парень. Смерть Ютты тебя едва не убила, смерть Самсона едва не добила. Мне тоже было нелегко, хоть у меня кожа потолще. Но ты… Зачем ты сюда приехал? Подбивать меня на месть Грелленорту?

– Месть не вернет жизнь Ютте. Оставляю месть Богу.

– Тогда зачем же ты приехал? Чтобы бороться за идею? За новый лучший мир? Чтоб отдать жизнь за него? Сдохнуть от него от дизентерии в лазарете? Этого ты хочешь?

– Уже нет, – опустил голову Рейневан. – Сначала хотел, конечно. Но потом остыл. Я многое обдумал. Я прибыл сюда, на рейд, лишь с одной целью: попрощаться с тобой. Поприветствовать, обнять, поблагодарить за всё. В последний раз. Шарлей, я ухожу.

Демерит не ответил. И не был похож на ошарашенного. Казалось даже, что именно такого заявления он и ожидал.