Свет во мраке

…Так с апреля на плечи каждого из канализаторов, имевших жён и детей, легла ещё одна тяжесть — содержание немаленькой новой семьи. Прокормить троим рабочим одиннадцать человек не так-то просто.

Звуки улицы

Маленький Пава выздоравливает. Тёртый с сахаром желток — сказочное лакомство в тёмном подземелье — помог. Сейчас и Тина не прочь покашлять, если бы только она не понимала, что не следует злоупотреблять внимательностью Буженяка.

Чем явственнее чувствуется приближение весны, тем с большим нетерпением ждут по утрам прихода канализаторов пленники подземелья. Уже по одному выражению лица Буженяка, выползающего из грязной трубы, они угадывали, что произошло в мире. Хорошие ли вести принёс он им с того, верхнего мира или плохие? Если Леопольд отдавал им сразу газету, значит радостных новостей не было, всё оставалось по-старому. Так, в частности, под землёй узнали о временной задержке наступления советских войск на линии Тернополя. Несколько дней после этого люди под землёй почти не разговаривали друг с другом.

Стоило же гитлеровцам признаться в своих газетах о новом продвижении Красной Армии, как Буженяк появлялся в канале с загадочной улыбкой на лице.

— Газету забыл принести, — говорил он небрежно.

Все очень волновались, а Буженяк желая утроить их радость, шутил, отнекивался и, наконец, выкладывал новую приятную весть.

Звуки улицы иногда слышны в канале, особенно если подползти к отводному люку и приложить ухо к трубе, сквозь которую просачивается сверху свежий воздух. По ночам доносятся шаги гестаповских патрулей. Сапоги гестаповцев подбиты стальными подковами и очень громко стучат на камнях тротуаров. Разбиваясь со звоном под домами, падают с крыш сосульки, Короткая очередь автомата. Отчаянный вопль подстреленного гитлеровцами жителя. Далёкие гудки паровозов. Монотонно постукивают колёса идущих в глубь Германии эшелонов. Сирены полицейских автомашин, несущихся за предместье Лычаков, — на Пески.

Крики раздетых людей, которых везут туда глухой ночью убивать.

Прерывистый лай немецких овчарок.

Все звуки такого близкого и такого враждебного мира, что существует там, наверху, четырьмя метрами выше, прекрасно запоминается в человеческой памяти.

Но вот в одно весеннее утро Кригер спокойно говорит жене, что он перестал видеть одним глазом. Много ли нужно, чтобы ослепнуть совсем?

«Мы уже близко»

Всё слышнее, особенно по ночам, весенняя капель. Приходит апрель, и в сумерках наступающего весеннего вечера раздаётся предпасхальный благовест колоколов на костёле монастыря Бернардинов, Сегодня — «вельканоц»: Христос должен восстать из мёртвых. Но в этот час не услышат о воскресении Христа верующие львовяне. Ходить по улицам можно до девяти вечера. Все торопятся домой ещё загодя до «полицейского часа». Ведь минутой позже после него любого человека, появившегося на улице без пропуска, расстреливали на месте.

Кригер слышит звуки колоколов, шаги бегущих домой богомольцев и в наступившей тишине ровно в девять — гул самолётов.

Люди в подземелье не могут увидеть повисших над городом осветительных бомб, превративших мгновенно тёмную апрельскую ночь в ясный день.

Будто простуженные собаки, застигнутые нежданным визитом, залаяли немецкие зенитки. В это время в полосатых пижамах мчатся в подвалы важные чины гестапо, проживающие в гостинице «Жорж». Взъерошенные фрау и фрейлин, бежавшие в своё время от бомбёжек английских самолётов из Берлина и Гамбурга во Львов, тоже стараются укрыться как можно глубже под землю. Их лица лоснятся от косметических кремов, они прижимают к себе тяжёлые сумки, набитые драгоценностями и золотом. Завоеватели, назвавшие древний украинский город немецким именем Лемберг, жмутся теперь друг к другу в сырой полутьме подвалов. Они не гнушаются даже сидеть на одних скамьях с украинцами и поляками — с теми, для кого до этого вечера зловещая надпись — «Нур фюр дейтше» делала невозможным пребывание под одной крышей с «арийцами».

…Первая советская бомба падает в двух кварталах от монастыря Бернардинов. Она разбивает излюбленный гитлеровцами ресторан «Пекелко» [2], оправдывая, наконец, название ресторана и превращая его залы, набитые гестаповцами, в настоящий, а не только вымышленный и романтический ад.

…Удар бомбы и её разрыв отдаётся в подземелье ужасным грохотом.

Сыплется земля.

Дети плачут.

Даже крысы, будто в предчувствии дождя, исчезли.

Канун праздника воскресенья Христова как будто бы испорчен, но в грохоте рвущихся бомб, в трескотне зениток, в тяжком гуле взлетающих на воздух немецких эшелонов со снарядами, которые как раз в эту ночь заполнили подъездные пути главного вокзала, в ярком свете медленно плывущих к земле осветительных ракет ожидаемый так давно праздник наступает значительно раньше.