Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой

По воспоминаниям современников, известие о постриге Е. Ю. Скобцовой не произвело в эмигрантском Париже особой сенсации. Но оно породило и недоумение, и всяческие кривотолки: ведь еще не забылись, как ни желала этого новообращенная монахиня, ни «Цех поэтов», к которому она принадлежала ранее, ни былое членство в эсеровской партии, за что при А. Деникине ей угрожал смертный приговор, ни два ее замужества. Разумеется, прежняя жизнь Елизаветы Юрьевны побуждала некоторых эмигрантов скептически отнестись к самому событию.

Да что говорить, если даже самые близкие друзья поначалу с настороженностью отнеслись к ее решению! Н. Бердяев признавался: они опасались, что монашество может серьезно разочаровать Елизавету Юрьевну.

...

Должен сознаться, что я не очень сочувствовал принятию ею монашества. Я думал, что это – не ее призвание, и что она встретит настолько большие трудности у церковной иерархии, что, может быть, ввиду своего непокорного характера, принуждена будет покинуть монашество – что очень тяжело.

Философ вместе с другим их общим товарищем, Федором Пьяновым, вначале пытался отговорить Елизавету Юрьевну от ее намерения. Пьянов же в надежде остановить ее даже не пришел на постриг! Но затем, по словам Бердяева, сказанным явно с облегчением, «она переживала медовый месяц монашества. Но скоро обнаружилась ее свободолюбивая бунтарская природа». Жизненная позиция матери Марии (по мнению Бердяева, «одной из самых замечательных и одаренных русских женщин») находила самый горячий отклик в его душе и целиком поддерживалась им.

Н. Бердяев писал:

...

Она стремилась к новому типу монашества, не созерцательному, а активному, действующему в мире и отвечающему на мучительные запросы мира, на муку мира. Это совпадало и с моими мыслями. Нужно было прокладывать новый религиозный путь… Одно ей удалось; ей удалось запечатлеть свой оригинальный образ и оставить память о нем. Излучения от человека действуют и тогда, когда это незримо. Никакой творческий порыв не пропадает бесследно. Она была уже новой душой в христианстве, была одной из тех, в которых подготовлялась новая эпоха…

Митрополит Евлогий между тем возлагал большие надежды на новую монахиню. В январе 1933 года в разговоре с литературоведом К. Мочульским, впоследствии – одним из ближайших помощников матери Марии, владыка отметил, что ее разрыв с прошедшим как будто благополучно совершился: «Вот мать Мария постриглась и с тех пор все сияет…»

Полтора года спустя матушка и сама признавалась:

– В общем, все стало проще, очень просто, совсем. И все меньше декламации. Вот уже для декламации никакого места не остается.

«Меньше декламации» – как мы знаем, всю жизнь было ее девизом. Деятельная, энергичная, отзывчивая к чужому горю (да и существовало ли для нее такое понятие, как «чужое горе»?), мать Мария стремилась помочь как можно большему числу людей. Не обязательно соотечественникам, не всегда близким по духу – разве в этом дело? И на декламацию здесь действительно времени не оставалось. Но по-прежнему рождались стихи.

Постыло мне ненужное витийство,

Постылы мне слова и строчки книг,

Когда повсюду кажут мертвый лик

Отчаянье, тоска, самоубийство…

Надев монашеское одеяние, она еще больше отдалась благотворительной работе: ездила на шахты и заводы, где работали русские, поддерживала морально и материально тех, кто в этом нуждался; ходила по притонам и вызволяла со дна нищих и пьяниц, возвращая их к нормальной жизни, посещала психиатрические больницы и освобождала тех из своих соотечественников, кто попал туда случайно.

В своем отчете «В мире отверженных» матушка рассказывала:

...