Светила

– Ну что ж, надеюсь, ради самой мисс Уэдерелл, что она не разоткровенничалась с миссис Уэллс, – промолвил Мади. – Боюсь и думать, как миссис Уэллс способна отреагировать на подобное признание за закрытыми дверями. Не сомневаюсь, что потерю огромного состояния она поставит в вину Анне, кому ж еще-то!

Внезапно Гаскуан отложил вилку.

– Мне только сейчас в голову пришло! – воскликнул он. – Деньги из платьев благополучно перекочевали в хижину, вот оно что! Так что если вдовицыну апелляцию удовлетворят и она получит клад в наследство от мужа, она все себе вернет – ну кроме золота из оранжевого платья, понятное дело. В конечном счете она придет к тому же, с чего начала.

– Как подсказывает мне опыт, люди редко довольствуются возвращением к тому, с чего начали, – возразил Мади. – Если я правильно представляю себе Лидию Уэллс, думаю, она не на шутку разозлится из-за того, что эти платья побывали у Анны, и не важно, чем там руководствовалась девушка, и не важно, чем все закончилось.

– Но мы можем быть практически уверены, что Анна даже не знала про золото, которое носила на себе, – во всяком случае, вплоть до недавнего времени.

– Мистер Гаскуан, – поднял руку Мади, – невзирая на свою молодость, я обладаю определенным запасом познаний относительно прекрасного пола и скажу вам со всей категоричностью, что женщины терпеть не могут, когда другие женщины носят их платья без разрешения.

Гаскуан расхохотался. Шутка его развеселила, и он набросился на остатки завтрака с удвоенной энергией и в превосходном настроении. Вне зависимости от справедливости замечания Мади, надо признать, что его «запас познаний», как сам он выразился, носил эмпирический характер разве лишь в том, что основывался на внимательном наблюдении за его покойной матерью, его мачехой и двумя тетушками по материнской линии; иными словами, возлюбленной у Мади никогда не было, и о женщинах он мало что ведал сверх того, как к ним должным образом обращаться и как их полагается обхаживать почтительному племяннику и сыну. Отнюдь не вопреки естественным склонностям юности охват его житейского опыта был не больше замочной скважины, сквозь которую наш герой, метафорически говоря, наблюдал лишь мимолетные проблески сумеречных покоев зрелости, находившихся по другую ее сторону. По правде сказать, ему представлялись немалые возможности расширить это отверстие и даже отпереть дверь и пройти сквозь нее в эту самую приватную и самую уединенную из комнат… но он отклонил эти возможности с тем же чувством неловкости и чопорной благопристойности, с какими сейчас отвечал на риторические подтрунивания Гаскуана.

Когда ему исполнился двадцать один год, ночной кутеж в Лондоне привел его, обычными путями и способами, на освещенное фонарями подворье неподалеку от Смитфилдского рынка. На этом подворье, по уверениям приятелей Мади по колледжу, «работали» самые дорогие проститутки – опознаваемые по красным «гарибальдийкам» с медными пуговицами: этот последний крик парижской моды английские дамы восприняли с некоторой опаской. И хотя военный стиль рубашек придавал девицам вид нарочито развязный, они притворялись скромницами и отворачивались, чтобы поглазеть на мужчин через округлое плечико, они финтили, и хихикали, и тянули носочек. Мади, глядя на них, вдруг погрустнел. Он поневоле вспоминал отца – сколько раз в свои юные годы он обнаруживал родителя в каком-нибудь темном углу дома, с совершенно посторонней девчонкой на коленях! А та неестественно шумно дышала, или повизгивала, как поросенок, или же говорила писклявым, не своим голосом и всегда оставляла после себя один и тот же сальный мускусный запах – запах театра. Однокашники Мади складывали в общий котел свои соверены и тянули соломинки – кому выбирать первому; Мади молча ушел с подворья, подозвал двухколесный экипаж и отправился домой спать. Впоследствии он всегда гордился тем, что не последовал примеру отца, не стал жертвой отцовских пороков, что он – не таков, как отец. И однако, как это было бы просто: внести свой соверен, и вытянуть соломинку, и выбрать одну из девиц в красных блузах, и уединиться с нею вместе в мощеной нише с неосвещенной стороны церкви! Приятели по колледжу дружно решили, что Мади нацелился на духовную карьеру. То-то они удивились несколько лет спустя, когда он поступил в «Иннер темпл» и принялся готовиться к адвокатуре.