Светила

Из всего того, что обсуждалось в курительной комнате гостиницы «Корона» тремя неделями раньше, А-Су понял очень небольшую часть. Его соотечественник никак не мог вывести его из затруднения, ведь А-Цю владел английским еще в меньшей степени, чем он сам, и уж конечно, от остальных участников тайного совета помощи было не дождаться: чтобы китаец да просил о разъяснении – ну какое терпение тут выдержит! Быструю и поэтически окрашенную речь Балфура иностранцу воспринять было непросто; так что и А-Су, и А-Цю покинули собрание, лишь частично уразумев, о чем, собственно, шла речь.

Самые важные моменты, оставшиеся непонятыми, сводились к следующему. А-Су не знал, что Анна Уэдерелл покинула свое жилье в «Гридироне» и перебралась к Лидии Уэллс. Не знал он и того, что Фрэнсис Карвер был владельцем корабля «Добрый путь», того самого, который затонул на Хокитикской отмели. Когда вскорости после полуночи тайный совет в «Короне» разошелся, А-Су не последовал за остальными на косу поглазеть на остов разбитого судна: кораблекрушения его не занимали и он предпочитал не бродить по хокитикским улицам после наступления темноты. Вместо того он вернулся в Каньер и с тех пор его не покидал. В результате он по-прежнему полагал, что Фрэнсис Карвер с месяц назад отплыл в Кантон и в Хокитику вернется нескоро. Балфур, который напрочь позабыл, что изначально предоставил А-Су неверные сведения, даже не подумал вывести китайца из заблуждения.

К тому времени, как колокола прозвонили половину четвертого, А-Су уже поднимался по ступеням веранды «Гридирона». У стойки регистрации он попросил разрешения переговорить с Анной Уэдерелл, причем имя ее произнес с торжественной, самоуверенной серьезностью, так, словно встреча эта была назначена загодя за несколько месяцев. Он вытащил шиллинг, показывая, что готов заплатить за привилегию побеседовать со шлюхой, затем низко-низко поклонился в знак уважения. Эдгар Клинч запомнился ему по тайному совету; тогда китаец счел его человеком порядочным и разумным.

Однако Клинч лишь покачал головой. Он несколько раз указал жестом на свежеотдраенное здание «Удачи путника» на противоположной стороне Ревелл-стрит и заговорил быстро и сбивчиво; видя, что А-Су не понимает, Клинч под локоть вывел его за дверь, ткнул пальцем в гостиницу напротив и, уже медленнее, объяснил, что Анна теперь живет там. Наконец А-Су приметил за фасадным окном бывшей гостиницы какое-то движение и опознал в фигуре за стеклом Анну; очень довольный, он еще раз поклонился Клинчу, забрал шиллинг с его ладони и спрятал в карман. А затем перешел оживленную улицу, поднялся по ступеням к веранде «Путника» и не без шика постучал в дверь.

Анна, верно, была в холле; не прошло и секунды, как дверь открылась. Девушка, как за нею повелось с недавних пор, предстала перед ним в отстраненной позе горничной при светской даме – воплощением раздражения и недовольства, упершись рукой в косяк, чтобы при необходимости тотчас же захлопнуть дверь. (За последние три недели у нее перебывало немало визитеров, по большей части тоскующие старатели, которым так не хватало ее вечерами в «Песке и самородке». Они уговаривали девушку пойти выпить с ними бокал шампанского, или бренди, или пивка и «язык почесать» в одном из ярко освещенных кабаков на Ревелл-стрит, но все их увещания терпели крах: Анна лишь качала головой и выпроваживала гостей восвояси.) Однако, завидев, кто стоит на пороге, она широко распахнула дверь и изумленно вскрикнула.

А-Су тоже изумился не на шутку: в первое мгновение он так и вытаращился на нее во все глаза. На протяжении стольких недель он вспоминал ее облик, и наконец – вот она! Неужто она и в самом деле так изменилась? Или память его настолько несовершенна, что Анна, стоя в обрамлении дверного проема, кажется абсолютно иной женщиной, не той, с которой он провел столько роскошных вечеров, когда холодный зимний свет падал наискось сквозь квадрат окна, а дым спиралями обвивал их тела? На ней было новое платье: черное, строгого покроя. Но дело не только в новом платье, решил А-Су. Перед ним и впрямь совсем другая женщина.

Она была трезва. Щеки ее обрели новый глянец, глаза сделались ярче, и живее, и больше.

Исчезла приторная тягучесть движений, развеялась чуть сонная отрешенность, что вечно туманила ее черты, словно батистовая кисея. Ушла смутная полуулыбка, не подрагивал уголок губ, улеглась растерянная оторопь – как если бы Анна прежде всегда была причастна к некоему тайному переполоху, незримому для всех прочих. А в следующую минуту потрясение А-Су сменилось горькой обидой. Стало быть, это правда. Анна избавилась от власти опиумного дракона. Она исцелилась – в то время как сам он тщетно пытался это сделать вот уже десять лет, неизменно оставаясь рабом бесформенной твари.

Аннина рука чуть дернулась, пытаясь ухватиться за что-нибудь, как если бы девушка, пошатнувшись, искала опору в дверной раме.

– Но тебе сюда нельзя – тебе сюда нельзя, А-Су, – шепотом запротестовала она.