Светила

А-Су выждал мгновение, прежде чем поклониться, – он всегда полагался на свои первые впечатления и хотел сохранить их сколь можно дольше. Со времени их последней встречи девушка заметно исхудала: резко обозначились кости запястья, щеки запали.

– Добрый день, – промолвил гость.

– Чего ты хочешь? – прошептала она. – Да, день добрый. Понимаешь, я больше не употребляю опиум. Ты не знал?

Китаец буравил ее взглядом.

– Три недели, – добавила она, словно бы пытаясь убедить его. – Я вот уже три недели к трубке не притрагивалась.

– Как так? – спросил А-Су.

Анна покачала головой:

– Ты должен понять: я не та, что прежде.

– Почему ты больше не ходить в Каньер? – спросил А-Су.

Он знать не знал, как объяснить, что он по ней скучает; что каждый вечер перед ее приходом он особым образом раскладывал подушки на кушетке, и прибирался в комнате, и переодевался в чистое, и косичку заплетал аккуратно; что, глядя на нее спящую, он едва не задыхался от радости; что он порою протягивал руку и задерживал ее в каком-нибудь дюйме от Анниной груди, как будто мог ощутить нежную мягкость ее кожи в этом дымном промежутке между своей и ее плотью; что порою, после того как она выкурит трубку, он какое-то время выжидал, прежде чем последовать ее примеру, – чтобы всласть полюбоваться на девушку и прочно запечатлеть ее образ в памяти.

– Я больше не могу к тебе приходить, – промолвила Анна. – Тебе нельзя тут быть. Я не могу прийти.

А-Су горестно глядел на нее:

– Больше не куришь?

– Нет, – подтвердила Анна. – Больше не курю, и Каньера больше не будет.

– Почему?

– Я не могу объяснить – только не здесь. Я бросила, А-Су. Я насовсем бросила.

– Денег нет? – предположил А-Су, пытаясь понять.

Он знал, что на Анне лежит громадный долг. Она задолжала Дику Мэннерингу невесть сколько денег, и с каждым днем недоимка ее росла. Наверное, ей за смолу заплатить нечем. Или, чего доброго, она не может выкроить и пары часов дойти до Каньера, чтоб покурить.

– Дело не в деньгах, – промолвила Анна.

Тут откуда-то из глубины лестничной клетки донесся властный женский голос: громко окликнув Анну по имени, он нетерпеливо-покровительственным тоном осведомился, как звать посетителя и что у него за дело.

Не сводя глаз с лица А-Су, Анна дернула подбородком.

– Просто китаец знакомый! – крикнула она в ответ. – Ничего такого.

– А чего он хочет-то?

– Ничего! – снова крикнула Анна. – Надеется продать мне кое-что.

Повисла тишина.

– Я нести – сюда? – предложил А-Су. Он сложил ладони ковшиком и протянул их к Анне, давая понять, что готов сам доставить ей опиум.

– Нет, – прошептала Анна. – Нет, нельзя. Незачем. Я просто… дело в том, что… я его больше не чувствую.

Этого А-Су понять не мог.

– Последний кусок, – проговорил он, разумея дозу в пол-унции, подаренную Анне в тот день, когда девушка едва не погибла. – Последний кусок – неудачный?

– Нет, – начала было Анна, но не успела она договорить, как в коридоре послышались стремительные шаги, и в следующую секунду рядом с нею возникла другая женщина.

– Добрый день, – поздоровалась она. – И что же это вы продаете? Довольно, Анна.

И девушка послушно скользнула назад от порога.

А-Су тоже отступил на шаг, но скорее от потрясения, нежели из покорности, ведь он снова видел перед собою Лидию Гринуэй – впервые почти за тринадцать лет. В последний раз он глядел на нее – где же? – в Сиднейском суде, она – в зале, он – на скамье подсудимых; она, раскрасневшись, обмахивалась вышитым веером сандалового дерева; аромат этот плыл по воздуху, и, вдыхая его, А-Су, словно наяву, представлял принадлежавший их семье склад на набережной Гуанчжоу и сандаловые ящики, куда торговцы упаковывали отрезы шелка до начала войн. На Лидии было бледно-зеленое платье – это он хорошо помнил! – и отделанный кружевами капор; на протяжении всего заседания лицо ее оставалось абсолютно серьезным. Ее показания были кратки и по существу. А-Су не понял ни слова; в какой-то момент она указала на него пальцем, по-видимому назвав по имени. Когда А-Су оправдали, сняв с него обвинение в убийстве, она, не выдавая своих чувств, молча встала и, ни разу не оглянувшись, покинула зал суда. С тех пор минуло больше двенадцати лет! Больше двенадцати лет – и однако ж, вот она! Чудовищно, невероятно, но она здесь; чудовищно, невероятно, но она нимало не изменилась! Волосы цвета меди по-прежнему ярко блестят и сияют; кожа – свежа, ни морщинки не разглядишь. Насколько Анна измождена и худа, настолько Лидия – в теле и пышет здоровьем.

В следующее мгновение черты ее словно одрябли – странное дело, ведь Лидия всегда тщательно выверяла выражения лица и удивления выказывать не любила! – а глаза расширились.

– Я знаю этого человека, – потрясенно вымолвила она, схватившись рукою за горло. – Я его знаю.

Анна переводила взгляд с А-Су на миссис Уэллс и обратно:

– Но как? Не по Каньеру же!