Светило малое для освещенья ночи

Лушка неподвижно зависла над простертым на кровати телом, вперясь в покрасневшие полосы расчесов и представляя те, которых не было видно. Она вступила с ними в неслышный высокомерный диалог, она их бранила, уговаривала, обещала, что в другом месте им будет лучше; ее сначала не слушали, она рассердилась, ей стали сопротивляться, но она сопротивлению не вняла, а напирала, выталкивая; и Марья притихла, только подрагивали веки — наверное, когда приходилось вытряхивать себя, как половик. Потом веки успокоились, Марья заснула.

Лушка терпеливо сидела на краю соседней кровати. Марья открыла глаза и долго смотрела на Лушку молча. Подняла руки и придирчиво исследовала сгибы локтей. Кожа была белая и гладкая.

— Приснилось? — неуверенно спросила она.

— А как хочешь, — легкомысленно ответила Лушка. — Ну, я пошла!

— Ты куда? — испугалась Марья.

— Я тебе дрыхнуть не мешала, — ответила на это Лукерья Петровна Гришина.

Марья явилась к Лушке после ужина, который Лушка проигнорировала, и поставила на тумбочку кружку с кашей и положила два облупленных пряника. Потом вытащила из кармана кулек, а из кулька пластмассовую консервную крышку. На крышке лежали две сочные маринованные сливы.

— Откуда? — спросила Лушка про сливы.

— Подали, — ответила Марья.

Лушка кивнула:

— Мне теперь тоже подают.

— Чай было не во что, — извинилась Марья.

— Ерунда, напьюсь из крана. — И продолжала лежать, не двигаясь.

— Ты как? — спросила Марья.

— Нормально, — сказала Лушка.

— Тогда жри! — сказала Марья.

Лушка усмехнулась и села. Достала из ящика ложку, принялась за кашу. Марья выудила из тумбочки Лушкину кружку, принесла воды. Лушка употребила поданное, любуясь глянцевыми сливами. Взяла одну, вторую решительно пододвинула Марье.

— Я уже, — отстранилась Марья.

— Не ври, — опровергла Лушка.

Марья осторожно взяла упавший среди зимы плод.

— Шик… — проговорила Лушка, обнаружив в мякоти лето, которое будет. — А косточку можно оставить. Ее хватит надолго.

— Поздно, — сказала Марья. — Я ее проглотила. Погуляем, что ли?

— Погуляем, — сказала Лушка.

На этот раз они весь вечер ходили молча.

* * *

Она никак не могла заснуть. Держало в напряжении чувство, что нужно что-то услышать, будто рядом сел заика, силится произнести важное, но никак не получается.

— Я тоже не логопед, — пробормотала Лушка и натянула одеяло на голову, чтобы отгородиться от убогого.

Ну и дура, ответило молчание без голоса, и неголос был давний и вроде знакомый. Лушка прислушалась снова, но стало пусто. Заика обиделся и ушел.

Ага, бегать за тобой буду, сказала Лушка вдогонку и забралась в лодку, чтобы плыть. В лодке не было ни весел, ни уключин, да и не лодка это была, а круглая консервная крышка из белой пластмассы, крышку кто-то подал, чтобы Лушка не утонула, но Лушка пластмассе не понравилась, и та предательски заменилась железом; ржавая и исковерканная по краям металлическая крышка нарушала физику и держалась на поверхности вместе с Лушкой, Лушка решила, что металлу надо помочь, и стала грести, но жестянка вспомнила Ньютона и пошла ко дну, Лушка залупила по воде руками и кружилась на месте, разворачиваясь лицом во все стороны. Берега не существовало, под телом напряглась глубина, накрывший сверху плоский горизонт силился что-то сказать, горизонт звал ее отовсюду, и Лушка послушно стала грести в ту сторону, которой не было, и сторона оказалась длиной до утра.

* * *

Утром тело ныло и невнятно жаловалось, Лушка поняла, что ему хочется притвориться больным и оно тайно уговаривает Лушку к нему присоединиться, они заключат союз и болезнь получится настоящая. Тогда тело начнут лечить, а оно будет капризничать, чтобы о нем позаботились еще больше и принесли маленькое пирожное из большой очереди. Подходящего профиля, конечно, не окажется, но это не самое важное, тело скромно обойдется блюдечком с розочками.

— А фигу с маслом не желаешь? — спросила Лушка.

Она выскочила из постели, приставила себя к спинке кровати, чтобы по-Марьиному задрать ногу. Нога задралась вперед, а назад не пожелала. Лушка велела себе дышать, как вычитала в допотопном журнальчике «Сельская молодежь»: вдохнуть через нос, а выдохнуть через рот, но не просто так, а выдохнуть и, не вдыхая, выдохнуть еще. От этого в башке приготовится взорваться черная темнота, надо выжать из себя и ее, тогда во лбу рванет светом и можно отдать концы, но хворь как рукой снимет, тем более что с концами Лушка с некоторых пор в отношениях взаимных, это ее не путает, помогает что угодно, стоит лишь на себя настроиться. Она маленькими дозами наполняла освобожденные легкие. Черная темнота послушно прилипла к периферии и по коже стекла вниз, на покрытый морковным линолеумом гладкий пол. Лушка решила, что этого достаточно, вышагнула из сухой дымной лужи, схватила полотенце и спросила, как поживает то, что мечтало заболеть.

Тело испуганно молчало. Оно, раз его хозяйка такая живодерка, без всякого ропота согласилось на холодный душ и о блюдечках с розочками больше не вспоминало.