Светка – астральное тело

Счастливое было утро. Деньги не потерялись, шапку нашли. А все-таки не было на душе у Светки счастья.

VII

Ирину Бекетову Светка массировала на столе. Старинный стол – «сороконожка», обретавшийся в самой большой комнате Ирининой квартиры, был приобретен хозяйкой у двух стариков, дом которых пошел на слом, а громоздкая мебель, свободно располагавшаяся в одной комнате, в малогабаритную новую квартиру стариков не влезала.

«Сороконожка», раздвигаемая хитрым манером, когда сбившиеся в плотное стадо ножки вдруг расходились и стол становился огромным, необходим был Ирине позарез. Застолья собирались многолюдные. К тому же Ирина считала, что масса на диване – не по-медицински. Она за эту «сороконожку» с двенадцатью стульями старикам новый венгерский гарнитур купила – «жилую комнату».

Во время массажа Иринины подруги сидели на стульях вокруг стола. Все в шапках. В лисьей (из рыжей лисы), песцовой и волчьей.

– Представляешь: войдет, а у него вся стена расписана, – Ирина подмигнула подруге в лисьей шапке. – Обалдеет! А? Лисья шапка, однако Песцовая ее не поддержала:

– Но шокинг может иметь и отрицательные последствия.

И сразу же зачастила Волчья шапка, она всегда высказывалась только таким образом, чтобы доставить удовольствие Ирине:

– О чем ты говоришь? Кто-нибудь когда-нибудь обрушивал на него такое смелое выражение чувств? Что – его научная мадам способна была на такую открытую дерзость? Это же удар по нервам! Мужчине необходимо потрясение, откровение, непредсказуемость. На это невозможно не откликнуться.

– Да я уже ударяла, – Ирина потянула носом, вроде бы всхлипнув, – помнишь: он на мою запись с публикой в концертной студии пришел? Я же нарушила репертуар и вдруг прямо ему в глаза ахнула: «Ванюшенька-душенька». Пою, а сама с микрофоном прямо в зал, к нему.

– А он – что? – спросила Лисья шапка.

– А – ничего. После записи говорит: «Поздравляю, прекрасно пела». Чувак вареный.

– А ты – что? – спросила Волчья.

– А ничего. Говорю: «Благодарю, что пришли».

– Но тем не менее он же пришел и поздравил. Ведь мог вообще не появиться, если бы был безучастен, – вдохновилась Волчья шапка.

– А, брось… – Ирина отмахнулась ладонью с плотно сжатыми пальцами.

Привычки не разжимать пальцы Ирина не нарушала даже в «салоне». У привычки этой была своя история.

В шестнадцать лет к Ирине пришла первая любовь. Она полюбила морячка Пашку, прибывшего в недельный отпуск на родину, в Павлово-Посад. Познакомились, как водится, на танцах, в соседнем дворе, где один из жильцов владел редкой для павловопосадских девчонок штуковиной – магнитофоном. Владелец «мага» слыл человеком широким, коллективистским: предоставлял свое сокровище во всеобщее пользование. Но Ирина подозревала иное. Золотушный этот владелец никакими достоинствами, даже примечательностями не отличался. Разве что сизой шишкой на шее, будто запустили в него срезанной головкой маринованного баклажана. А та возьми да и присосись к шее, слегка ее скособочив.

Магнитофон давал Баклажаннику (как звала его Ирина) преимущества перед прочими и даже, можно сказать, власть: хочу, вынесу «маг» – можете потанцевать, не вынесу – и фиг вам.

К Ирине Баклажанник имел затаенную, маскируемую хамством, страсть. Но Ирине что страсть, что хамство, что сам Баклажанник – пыль по деревне. Она его и не видела. А видела – отворачивалась. Так и в тот раз отвернулась. А отвернувшись, обмерла.

По двору, прямо на нее, как-то надземно двигался умопомрачительный моряк. Синие волны тельняшки дыбились игрой могучих грудных мускулов, закипали белым буруном гюйса. Моряк двигался, утюжа клещами соседский двор, разметывая почтительную ребятню порывами бризов, муссонов и различных норд-остов, сопровождавших покорителя водных стихий.

– Позвольте тур, – сказал моряк Ирине. И она полюбила его. И он ее. Полюбил.

Умопомрачительный был моряк – одно слово, умопомрачительный. Монументальную Пашкину грудь украшала татуировка, изображавшая морской бой, а поверху этой за душу берущей баталии славянской вязью было выколото: «Не забудь мать родную – Д.К.Б.Ф.» (Д.К.Б.Ф. означало Дважды Краснознаменный Балтийский флот).

В залог вечной любви Ирина с Пашкой, следуя морской традиции, искололи внутреннюю сторону пальцев: «Павел + Ирина = до гроба».

Ирина и собиралась любить Павла до гроба. Никакой иной любви она не признавала. Потому, когда Пашка в следующий раз приехал в отпуск, они уже решили обзавестись собственным жильем – купить у одной старухи пристройку в частном старухином доме, для чего Пашка назанимал у соседей полторы тысячи рублей.

Однако деньги эти старухе Пашка не вручил, а уехал, срочно вызванный к себе на Д.К.Б.Ф.

Уехал – и ни гугу. А через три месяца телеграмма: «Если можешь, прости. Жизнь связал с другой».

Ирина прочла и почувствовала, как тонко и нестерпимо, точно вязальная игла, что-то воткнулось в сердце.

Вязальная игла так и торчала в сердце, и вытащить ее было невозможно. Хотелось отравиться: без Пашки жизни никакой, и простить нарушенную клятву любви не могла. Тогда-то, чтоб тоску утолить, и пошла в самодеятельный фабричный хор.