Светлая даль юности

Но нам, конечно, хотелось настоящей войны, какая началась под Сталинградом! Оттуда без конца шли сообщения — одно другого радостнее. Было ясно, что немецкие полчища потерпели на юге огромнейшее поражение. Наши войска уничтожали в южных степях десятки тысяч гитлеровцев, а мы, находясь за Осугой, иногда за неделю не могли достать и одного «языка». Ну не обидно ли было? И все же у всех постепенно стала появляться надежда, что теперь-то, может быть, произойдут большие перемены и на нашем фронте

26 ноября 1942 года редактор Комаров, как всегда, со спокойным видом отправляя меня не передовую, почему-то сказал:

— Только не горячись!

Всю дорогу в назначенный мне полк я думал: «Зачем он это сказал?» И только когда уже подходил к КП полка, от солдат, которым всегда все было известно, узнал, что идет подготовка к большому бою. В сумерках и при полном затишье на передовой я явился к командиру одной из рот — его блиндаж был всего в полсотне метров от первой траншеи.

Вскоре разыгралась метель. Но подготовка к бою шла полным ходом. Даже мне пришлось по мере сил включиться в нее: беседовать с солдатами о боевой задаче, проверять оружие. Бой начался не на рассвете, как обычно, а задолго до рассвета. Вероятно, это было сделано с целью обмана противника: пусть думает, что началась обычная разведка боем, только и всего…

Бой продолжался… трое суток! Когда я выбрался с передовой, меня кто-то подвез на санях до Кашелево. Но в каком виде я явился в редакцию! Меня и узнать-то, вероятно, было трудно: в измазанном глиной маскхалате, обросший, исхудавший, почерневший, как бродяга! Ничего не говоря, я свалился в нашей землянке и проспал очень-очень долго: ведь за трое суток мне не пришлось даже сомкнуть глаз! А когда очнулся, попытался вспомнить о прошедшем бое — и ничего как следует не мог вспомнить! В голове перемешались сотни сцен, и получилась какая-то невообразимая каша из наблюдений. И в блокнотах не оказалось ни одной записи! Ни одной!

Но тут мне сунули в руки свежий номер нашей газеты. На ее первой полосе жирным шрифтом было напечатано специальное вечернее сообщение под таким заголовком: «Новый удар по противнику. Началось наступление наших войск на Центральном фронте». Я поразился:

— На Центральном? Это… где же?

— Да на нашем же и Калининском, — ответили мне. — Читай.

В сообщении указывалось, что на днях (о, эти дни я запомнил навсегда!) наши войска перешли в наступление в районе восточнее города Великие Луки и в районе западнее города Ржева, где фронт противника прорван в трех местах.

Мне вздохнулось:

— А мы так и не прорвали…

— Читай, читай!

Оказывается, там, где немецкий фронт был прорван, наши войска продвинулись вперед от двенадцати до тридцати километров, перерезав наконец-то железную дорогу Вязьма — Ржев.

Вслед за первым появились еще два специальных, обнадеживающих сообщения Совинформбюро о наступательных боях на Центральном фронте. Однако в заметках, следующих за главными сообщениями, все чаще и чаще стало отмечаться, что наступление ведется лишь на ряде участков фронта, что наши войска закрепляются на занятых рубежах, укрепляют свои позиции и отражают беспрерывные атаки противника. Почти совсем исчезли сообщения о занятии населенных пунктов, а говорилось лишь о количестве разбитых дзотов и подавлении вражеских батарей. Для нас, людей военных, стало ясно, что наше зимнее наступление уже иссякло: ржевский выступ, весьма опасный для Москвы, вновь оказался крепким орешком.

Горько говорить о наших военных неудачах, горько вспоминать о них, но и замалчивать их или упоминать о них лишь мимоходом, как это делается в иных мемуарах, тоже не дело. Война есть война. Она не бывает без неудач. К тому же эти неудачи учат воевать не меньше, чем хорошие победы, а это должно цениться полной мерой. И еще надо помнить, что потери человеческих жизней одинаково трагичны в любой военной ситуации и каждый, где бы он ни погиб (при победе или поражении), где бы ни проявил свое геройство или пролил свою кровь — герой одной благородной породы, одного высокого накала, святой любви к Родине. И все они — и побеждавшие, и терпевшие неудачи на войне — все должны вознаграждаться в одинаковой мере, им должны оказываться одинаковые почести. А у нас как бывало? Где успех — там награждали многих, а где случалась оплошность — там и доброго слова порой никому не говорили, хотя здесь, бывало, проявлялось наибольшее геройство.

…Наша дивизия так и осталась на прежних позициях.

После того как закончились бои, я обратился к редактору с неожиданной просьбой:

— Товарищ капитан, разрешите поохотиться?

— Что-о? — не понял Комаров.

— Ну, походить с часок по полям и хотя бы посмотреть на заячьи следы, — пояснил я смущенно. — Истосковался.

— Иди, иди, — все поняв, разрешил Комаров.