Светлая даль юности

— Когда едешь? — спросил Сурков.

— Через неделю.

— Выступи сейчас же! — загорелся Алексей Александрович. — Скажи, что едешь! Именно это надо сейчас сказать!

— Нет, помолчу, — отказался я решительно. — Побуду там, а уж тогда, может быть, и выступлю. А еще лучше, пожалуй, выступить с книгой.

К этому времени как раз закончилось длительное лечение моей коварной болезни. Несколько лет я не мог далеко отлучаться от Москвы, а тут врачи дали мне вольную, и я обрадовался ей, как, бывало, радовались вольной крепостные…

II

В середине марта 1954 года я отправился на Алтай.

В Барнаул прибывали эшелоны с новоселами, как чаще всего называли тогда молодых людей, едущих поднимать целинные и залежные земли. Вокруг железнодорожного вокзала и клуба гомонили большие шумные толпы. Шло распределение новоселов по районам края. Представители с мест принимали их с распростертыми объятиями, зазывали к себе, пуская в ход все свое красноречие. Тем временем у всех станций железных дорог, находящихся в пределах края, их уже поджидали тракторные сани с вагончиками, в которых стояли железные печки, лежали дрова, пимы, шубы, тулупы. О новоселах беспокоились: в первых числах марта хорошо пригревало, а тут так забуранило, что перемело все дороги, и опять приударила сибирская стужа.

Поехать я решил в самый отдаленный Угловский район, граничащий с Казахстаном, где предполагалось поднять особенно много целинных и залежных земель. Этот район был мне хорошо знаком еще со времени моей юности. В Рубцовке, ожидая машину, а потом по пути в Угловское я вволю насмотрелся на то, как отправлялись в степь новоселы, а вместе с ними колонны новеньких тракторов с Алтайского тракторного завода, санные обозы с культиваторами, плугами, сеялками, баками для горючего. Это действительно в какой-то степени напоминало подготовку к бою. Движение в степь нарастало с каждым днем: все понимали, что морозы не продержатся долго, весна, по сибирскому обычаю, нагрянет неожиданно и быстро зальет все низинные места снежницей.

Уже в те дни я начал замечать в толпах молодежи, рвущейся в степь с самыми высокими помыслами, то странно унылых парней, прячущих от людей глаза, вероятно мучающихся в каких-то раздумьях, то откровенно бесшабашных, шумно разговаривающих на каком-то тарабарском жаргоне. Я был поражен: откуда они взялись, как получили путевки на целину? Таких людей я не встречал, когда бывал недавно на предприятиях Москвы. Таких встречал лишь в Подмосковье; они часто кружили вокруг дач именитых москвичей в поисках легчайшего, но увесистого заработка и брались за любое дело, хотя и не знали как следует ни одного…

Тогда же я понял, что огромный поток замечательной молодежи, хлынувшей на восточные земли, захватил с собой и разный мусор, как и случается со всеми весенними потоками. Это навело на мысль, что такое обстоятельство неизбежно чревато разными неприятными конфликтами на целине. Молодые люди, мечтавшие познать свои духовные силы в предстоящей битве, не могли относиться равнодушно к своим антиподам, наделенным паразитическими взглядами на жизнь, пренебрежением к честному труду на благо народа.

…В давние времена наша семья прожила в Угловском районе два года. После многолетнего перерыва меня не очень-то порадовало чем-либо памятное районное село. Правда, в центре его поднялось несколько больших деревянных зданий, но зато заметно поредели отдельные улицы, а на окраинах появились приземистые лачуга, где обитали разные — вольные и невольные — переселенцы, оказавшиеся здесь в годы войны. Но особенно гнетущее впечатление произвели на меня некоторые сильно обезлюдевшие села района. В них исчезли целые улицы! Одинокие, покосившиеся, вросшие в землю дома горестно стояли среди пустырей. У колхозных дворов были раскрыты соломенные крыши — полусгнившая солома пошла на корм скоту, который страдал от бескормицы: в последние годы здешний край жестоко выжигала засуха. Да на беду-то и весна сильно запаздывала. Колхозники бились из последних сил, борясь с бескормицей. По полям ходили снегопахи, сдирая слой снега и обнажая редкие былинки, которые тут же с жадностью подбирал оголодавший скот. Но можно ли было накормить его теми былинками? Из среднеазиатских республик подвозили хлопковый жмых для сдабривания всего, что скармливалось бедной скотине. Но чем можно было сдобрить болотные кочки с перезимовавшей под снегом травой, какие везли на фермы? Едва начал сходить снег, стали выгонять на обсохшие гривы отары овец; шел скот, и много ослабших маток вместе с ягнятами погибало в степи.

Горько было наблюдать такие картины! В большой, очень большой беде оказались алтайские села той весной! А ведь кругом были плодороднейшие земли, которые могли давать много и зерна, и корма для скота!