Светлая печаль Авы Лавендер

То ли соблюдая приличия, то ли просто от стыда, но Джек тем летом всячески старался избегать Вивиан. Он устроился на склад военного снабжения в порту Сиэтла, работая рядом с женщинами вдвое старше себя, чьи сыновья и мужья были за границей. По выходным Джек уезжал на побережье со своей невестой, которая тоже проводила лето в Сиэтле, поближе к жениху. Джеку тем летом постоянно казалось, что воздух воняет рыбой.

Джек не лгал, когда сказал Вивиан, что Лора Лавлорн хорошая. Так оно и было. Она была хорошая и приятная, и Джек знал, что ему полагается ее любить. А как же иначе? Все любили Лору Лавлорн. Она воплощала в себе все то, что от нее хотели. Но иногда, во время поездок на побережье, Джек о ней забывал. Он часто думал о той последней ночи в Вершинном переулке, и вместо солнца вдруг появлялась луна. На него глядело ее отражение, но не из бьющихся о берег океанских волн, а из водной глади водохранилища. И тогда он поднимал глаза и замечал ее, Лору Лавлорн: расплывшись в безупречной улыбке, она наматывала прядь волос на палец с помолвочным кольцом. Про себя подумав «ой», он продолжал жить дальше.

Джек Гриффит и Лора Лавлорн познакомились в Уитмене на первом курсе во время футбольного матча. Это был не просто футбольный матч. «Уитменские миссионеры» играли с «Уилламеттскими смельчаками», которые оставались чемпионами уже девять лет подряд, и победить их казалось нереальным. Этот матч стал последним на три сезона из-за войны, в результате которой отменили футбольную программу целой лиги. Джек как раз писал Вивиан письмо – оно навсегда останется лежать в верхнем ящике стола недописанным, – когда друзья из общаги позвали его на стадион. Одетые в синие с золотом свитера, они горланили университетский командный гимн: «Да здравствует Уитмен…»

На трибунах через три ряда от себя Джек заметил вспышку медно-рыжих волос. Плачевная игра продолжалась, неуклонно ведя «Миссионеров» к поражению, а Джек смотрел, как девушка с медными волосами одобрительно оживлялась при каждом «миссионерском» голе и как от холода розовели ее щеки.

Джек выяснил, что Лора Лавлорн была членом общества «Дельта-Гамма» – на это указывал крошечный белый щит, приколотый к ее свитеру, – а также «Клуба энтузиастов». Каждую пятницу после обеда она вместе с «минитмейдами»[29] продавала военные облигации. А еще она была искусной пловчихой: своими программами могла утереть нос самой знаменитой синхронистке Эстер Уильямс[30]. К тому же Лора была дочерью выпускника 1920 года, чьи пожертвования колледжу всегда превосходили дары других, даже самых выдающихся выпускников. Лавлорны жили недалеко от Спокана в большом английском особняке в тюдоровском стиле: в библиотеке отец Лоры курил сигары с деловыми партнерами, а мать принимала их жен в чайной комнате. У них имелся табун отмеченных наградами арабских скакунов и коттедж на побережье. Но самое главное, как понял Джек, – никто из Лавлорнов не был странным или необычным. Никто никогда не осмелился назвать кого-либо из них ведьмой.

Даже отец Джека.

Тем жарким августовским днем Джек вошел в аптеку, сел за стойку на один из металлических стульев и заказал крем-соду. Вивиан смотрела, как он пьет через соломинку сиропный напиток. Джек поднял на нее глаза и сказал:

– Я тебя никогда не забуду.

За стойкой моя бедная мать пригнулась пониже, и ее стошнило.

Глава девятая

В следующем году весна (а с ней муравьи, тюльпаны и аллергия на пыльцу) пришла рано. Был еще только март, а солнце уже мягко пригревало Вивиан спину. Она сидела на крыльце и ела вишню из плошки, стоящей на коленях. На полу валялись горстки косточек и черенков.

Вивиан ждала. Занятие совершенно неразумное, но у нее не было выбора. За семь долгих месяцев ее тело стало неузнаваемым, и надежда мало-помалу угасала. Вивиан почти не видела эту надежду: месяцы шли, и та уже стала крохотной точечкой вдали. Но она все-таки ждала. Ждала, когда к ней вернется Джек.

Вишневое дерево у дома первым в городе зацвело на целый сезон раньше. Весь январь Вивиан смотрела на розовые соцветия, разбросанные по еще покрытому снегом газону. Теперь дерево буквально ломилось от вишен – таких спелых, что вместо красных были фиолетовыми, и таких крупных, что лопалась кожица и сок, стекая по веткам дерева, впитывался в землю. Банки вишневого джема, который варила Эмильен, и пироги с вишней, которыми торговали в булочной, едва ли сказались на количестве падающих с дерева плодов. К счастью, вишня была единственной пищей, от которой Вивиан не тошнило, хотя врач – тот, что лишь несколько лет назад был ее педиатром, – утверждал, что тошнота уже должна была пройти.

Вивиан вытянула перед собой распухшие ступни: грязь в подошвы въелась еще в феврале, когда перестали налезать туфли. Правда, носить их было незачем. Ни один человек в округе не видел Вивиан с тех пор, как она уволилась с работы за стойкой с газировкой, так как была не в состоянии больше делать вид, что влезает в одежду.