Светлая сторона апокалипсиса

И девочка подчинилась. Она так хотела быть хорошей! И всегда слушалась папу. Учителя и подруги в школе замечали, конечно, бледное до прозрачности Наташино личико, и круги под глазами, и то, что веселая прежде девочка стала вдруг замкнутой и печальной, но спросить никто не посмел — все знали, что в семье горе.

Так прошло почти полгода. Вот и летние каникулы подходят… А у Наташи заметно округлился животик. Она даже не понимала, что значит быть беременной, ей никто не объяснял, что это такое. И только когда она, смертельно бледная, выскочила из-за стола за завтраком, зажимая рот руками, отец понял, в чем дело, — и пришел в ужас.

Кирилл Степанович спешно увез Наташу на дачу, объяснив ей, что она больна, очень больна, но папа о ней позаботится и все будет хорошо. Он метался в поисках знающего, толкового врача, которому можно было бы довериться.

Конечно, в спецполиклинике обслуживание на уровне, но туда обращаться нельзя — мигом все выплывет наружу. Еще и Наташка сболтнет ненароком. Адресов подпольных абортмахеров он не знал, а обращаться за такой информацией к кому-то из бывших сослуживцев тоже нельзя — замучают вопросами. Кирилл Степанович был просто в отчаянии, когда в памяти у него вдруг всплыло знакомое лицо. Коротко подстриженная старомодная бородка клинышком, прищуренные серые глаза за стеклами очков… Профессор Плетнев! Несколько лет назад он был арестован по «делу врачей-вредителей», но после смерти Сталина процесс как-то тихо сошел на нет. Многих тогда выпустили, и Плетнева в том числе. Кирилл Степанович тогда вел его дело. В освобождении Плетнева никакой его заслуги не было, просто линия партии изменилась, но Кирилл Степанович искренне считал Плетнева «крестником». А как же? Вышел на волю живой-здоровый, на своих ногах, ослабел только малость.

Обидно, конечно, идти на поклон к бывшему подследственному, ну да что поделаешь — надо. Профессор выслушал его молча, только переспросил:

— Дочь, говорите? Двенадцать лет?

Потом махнул рукой:

— Хорошо, поедемте.

Всю дорогу длилось тягостное молчание — и пока ехали в электричке, и пока шли пешком от станции через березовый лесок. Молчание угнетало обоих, так что даже свежий воздух и буйная зелень начала лета, омытая дождем, казались чем-то излишним, неуместным.

Уже на даче профессор вежливо, но твердо отказался от приглашения выпить и закусить, даже чаю не выпил и сразу же прошел в Наташину комнату.

Он вышел, на ходу вытирая руки, и сказал мрачно:

— Поздно уже. Загубим девчонку. Куда же вы, Кирилл Степанович, раньше смотрели?

Волохов только зубами скрипнул. Мерзавец! Гнида недобитая! Посмел бы только лет пять назад так поговорить. А теперь осмелели, мать их за ногу.

Что было дальше, он старался не вспоминать. Бледное до прозрачности Наташино личико, вопрошающие серые глаза… И огромный живот, который рос день ото дня. Кирилл Степанович уже не мог ее видеть. Он старался как можно реже бывать на даче, привозил продукты на неделю — и сразу уезжал в город. Хорошо еще, участок большой, на самом краю леса.

А потом настал тот страшный день, когда, приехав на дачу, он застал там посторонних людей. Одни, в белых халатах, деловито выносили на носилках накрытое простыней тело, другие задавали какие-то вопросы… Кирилл Степанович еще пытался отвечать, когда из соседней комнаты услышал до отвращения бодрый голос:

— Надо же, а ребятенок-то живой!

Дальше он не помнил ничего. Голову будто ватой укутало, потом вдруг стало темно и все пропало.

Узнав о рождении внука и смерти дочери, его жена, которая никогда в жизни ему не перечила и головы поднять не смела, вдруг пошла на поправку. Врачи в онкодиспансере только руками разводили — редчайший случай спонтанной ремиссии! Вернувшись домой, она сразу же забрала младенца из Дома ребенка и строго заявила:

— Будем воспитывать.

Странное дело, но Кирилл Степанович почему-то не стал возражать. Ему было все равно. Он вообще как-то обмяк, почти перестал разговаривать, только сидел целыми днями на старом кожаном диване и беспрестанно курил.

Вот так и началась недолгая и невеселая жизнь Виктора Волохова — сына убийцы и насильника, палача и одной из его жертв.

Придя на работу, он привычно проверил все двери, положил ключи в ящик колченогого ободранного стола и расположился в своем закутке. А что? Живи — не хочу. Телевизор есть, правда маленький, черно-белый, но еще показывает. Есть старенький диванчик, застеленный жестким коричневым одеялом с темно-синей полосой в ногах. Можно и чайник вскипятить.

Виктор расположился на своем продавленном лежбище, вытянув длинные ноги. Почему-то сегодня ему совсем не хотелось ни пить чай, ни смотреть телевизор. Поспать бы, что ли? В открытую форточку просачивался колдовской весенний воздух, и полная луна засвечивала в окно, да еще совсем рядом стояла молоденькая яблоня в цвету, будто невеста… Ну где тут уснуть.