Светлана Аллилуева. Пять жизней

Он в старый цирк ходил на площади
и там циркачку полюбил.
Ему чего-нибудь попроще бы,
а он циркачку полюбил.

Это ведь только в сказке принцесса и трубадур живут долго и счастливо, а в реальной жизни принцесса должны выйти замуж за принца. Чем ей не пара Юрий Андреевич Жданов, работающий в аппарате ЦК ВКП(б)?

Между двумя замужествами

Брак с Григорием Морозовым был аннулирован (официального развода не было) в мае 1947 года. За послушание летом 1947-го Светлана была награждена 10-дневной поездкой к брату в Восточную Германию. Замуж за Юрия Жданова она вышла в апреле 1949-го.

После развода она переехала из правительственного дома в Кремль, лишившись выстраданной свободы. Это было вынужденное бегство. Она понимала, что с Гришей ей лучше не встречаться, с сыном ему лучше не видеться, и чтобы не отвечать на нескромные вопросы общих друзей о причине развода, надо с ними расстаться. Укрыться можно лишь в Зазеркалье, окружив себя кремлёвскими стенами.

В Кремле она жила изолированно, под неусыпным контролем, университет и консерватория (изредка театры) стали единственными местами вне дома, где она продолжала бывать. Знакомых осталось немного — сугубо по студенческой группе, обзавестись новыми и расширить круг общения она не могла, её никуда не приглашали, даже на студенческие вечеринки.

Дефицит общения обычно скрашивают повседневные заботы о ребёнке, но первое после развода лето её сын проводил на даче в Зубалове с нянькой (отцу запрещено было с ним видеться), и, как писала Светлана, иногда она неделями не видела сына. Впрочем, никто не заставлял её улетать в Германию, а затем уезжать в Сочи к отцу.

Он был доволен, что она разошлась с мужем без всяких эксцессов, смягчился и впервые за многие годы пригласил в Сочи. В августе они три недели пробыли вместе. Сын оставался в Зубалове. Оба пытались восстановить довоенные отношения, для Светланы это было бесконечно трудно — невозможно было привыкнуть к его перевёрнутому режиму: завтрак в три часа дня, обед — в десять вечера и полуночные посиделки с членами Политбюро, которых, чтобы ему не было скучно, он тащил за собой в Сочи.

За обеденным столом на правительственной даче собиралась всё та же довоенная компания: Берия, Микоян, Жданов… слегка постаревшая, но, казалось, застывшая за столом и никогда его не покидавшая. Они рассказывали одни и те же истории, которые она слышала по многу раз, те же набившие оскомину анекдоты, она изнемогала от скуки, от необходимости притворяться, что ей интересно их общество, и старалась, выдержав мало-мальские приличия, поскорей уйти спать.

А когда дочь и отец оставались вдвоём, ей трудно было найти тему разговора, общую для обоих: спорить с ним было бесполезно, как и обсуждать темы, её волнующие. Он жил в мире догм, им созданных, единолично утверждал вердикты: кибернетика — лженаука, генетика — продажная девка империализма… Вавилова — расстрелять, Лысенко — возвысить… Произведения Ахматовой и Зощенко — чужды советской литературе, зато Пётр Павленко, лауреат четырёх Сталинских премий первой степени (1941, 1947, 1948, 1950), — образец литератора, пишущего в духе социалистического реализма.

Разве она могла объяснить отцу, что написанная перед войной книга его любимца, в которой речь Сталина на съезде в Большом театре останавливает японское наступление, — чушь собачья, к литературе никакого значения не имеющая:

«Заговорил Сталин. Слова его вошли в пограничный бой, мешаясь с огнём и грохотом снарядов, будя ещё не проснувшиеся колхозы на севере и заставляя плакать от радости мужества дехкан в оазисах на Аму-Дарье… Голос Сталина был в самом пекле боя. Сталин говорил с бойцами в подземных казематах и с лётчиками в вышине. Раненые на перевязочных пунктах приходили в сознание под негромкий и душевный голос этот…»[56]

Она его побаивалась, в разговорах избегала «опасных» тем. Единственным совместным развлечением были прогулки. Она вдруг почувствовала, как он постарел, — ей показалось, что он от всего устал и хотел лишь тишины и покоя. Она читала ому вслух газеты, журналы — совсем как старику, — и ему правилась её забота. А вечером — всё как будто застыло, околдованное Хоттабычем, ничто не изменилось за десять лет — на даче крутили старые, довоенные ленты, всё ту же «Волгу-Волгу», и фильмы Чаплина.

Возвращение в Москву по причине возобновления занятий в университете было облегчением для Светланы — мир, и котором жил отец, был для неё душной комнатой, в которой долго она не могла находиться. После развода она вернулась в кремлёвскую квартиру, ставшую пустынной, из близких людей там остались лишь сын и няня, которая по-прежнему ухаживала за ней как за малым ребёнком и, когда она занималась, заботливо подставляла тарелку с чищеными яблоками.