Маразм крепчал, и танки наши быстры. Теперь, когда она брала книги из расположенной в столовой домашней библиотеки, которую начала собирать её мама, и для чтения уносила их в свою комнату, капитан госбезопасности Иван Иванович Бородачёв, получивший должность коменданта кремлёвской квартиры, вёл строгий учёт: когда книга взята и когда возвращена.
На следующий год, 1948-й, Сталин вновь проявил заботу о дочери, отправив её отдыхать в Крым вместе с Осей и Гулей (Яшиной дочкой) — иногда у него просыпалось чувство вины перед Яшей и он начинал о ней спрашивать. Он одумался и даже вернул в 1943 году из тюрьмы её маму, Юлию Мельцер, репрессированную только за то, что Яша попал в плен. Он подозревал её в исчезновении фотографии, на которой Яша снят был в военной куртке и которую немцы использовали в пропагандистских листовках, сообщающих о переходе на их сторону сына Сталина. Но даже когда выяснилось, что Яша вёл себя в плену достойно, а она непричастна к выдвигаемым обвинениям, видеться с ней он не пожелал и вместе с дочерью в Крым не отправил.
Поздней осенью, в ноябре, Светлана специально поехала на юг повидаться с отцом — она отказалась по его приглашению приехать в августе в Сочи, сославшись на то, что август хочет провести с сыном в Зубалове, — он обиделся — и она решила исправиться. Поездка была тяжёлой.
Он был нервным, раздражительным, вдруг при своих обычных гостях обрушился на неё с оскорблениями, назвал «дармоедкой», из которой «всё ещё не вышло ничего путного» — это при том, что она уже оканчивала университет. Ничто его не научило — ведь 16 лет назад он так же прилюдно набросился на жену, после чего в ночь на 9 ноября прозвучал роковой выстрел.
Но на другой день, 9 ноября, когда они остались вдвоём во время долгого завтрака с фруктами и вином, он отошёл от вчерашней вспышки и заговорил вдруг о Наде. Прошло 16 лет с момента её трагической гибели, позади война, гибель сына, а он всё никак не мог успокоиться и в ноябрьские дни был особенно раздражён.
— И ведь вот такой плюгавенький пистолетик! — горько сказал он дочери и продемонстрировал пальцами, каким маленьким был пистолет. — Ведь — просто игрушка! Это Павлуша привёз ей. Тоже, нашёл что подарить!
Он впервые, как со взрослой, заговорил с ней об этой трагедии и обвинил всех: Павла Аллилуева, Полину Жемчужину, с которой Надя дружила. Жена Молотова была последней, кто виделся с Надей, и знала больше, чем полагается, и, может быть, даже то больше того, что знал он сам. (Через 16 лет он отомстил Жемчужиной, отправил её в тюрьму и заставил Молотова унижаться.) Заговорив с дочерью, он не мог остановиться и говорил, говорил, выискивая виновных… А Светлана в тот момент испугалась. Все привыкли считать его сильным, «сталь» звучала в его фамилии, а он, оставшись наедине с дочерью, единственным человеком, кого он любил, был на грани того, что станет рыдать.
Никому, кроме Светланы, он не мог выговориться. Она молча слушала его, чувствуя, как они далеки друг от друга. Эта трагедия, смерть матери и жены, в этот день не объединила их— разъединяла.
И опять не вовремя — неужто Сталин тому виной? — в памяти всплывает моя жена…
До самой смерти Сталин помнил о Надежде Аллилуевой. Но на этом сходство между нами заканчивается. Хотя на самом деле его и не было… Мы разные, и дочери наши разные, а человеческие чувства… — не берусь утверждать, что они у всех людей одинаковы. Но человек так устроен: пока память не атрофирована, даже когда начинает новую жизнь, светлые воспоминания не покидают. Несчастны те, кому нечего вспомнить. Не имеющие прошлого не имеют будущего, ни для себя, ни для своих потомков. Дерево не может расти без корней.