Светлячки на ветру

Сергей видел прямо перед собой ее мокрые темные зрачки — и ему показалось, что они стоят с Викой не на отдыхающей от жары улице, вдыхая ночной воздух, пахнущий озоном, а где-то плывут под водой, разглядывая причудливые водоросли и думая о том, что пора выныривать на поверхность. С наслаждением провел руками по ее голой спине, покорно ссутулившейся от невидимого груза. Ему хотелось задержаться внутри этого мгновения, подобно пчеле, всасывая сладкий нектар, которым можно будет наполнить соты памяти и, отламывая от них по кусочку долгой зимой, высасывать из них мед до тех пор, пока не ощутишь на языке жесткие чешуйки воска, похожего на рыбью чешую.

102

Вика поставила банку с огненными фотинусами на комод… Лежала в ночи и смотрела на бледно-зеленое пульсирующее свечение в углу комнаты, погружающее ее в рождественское ожидание чуда. Банка мерцала, будто маленькие светодиодные лампочки гирлянды, которую поместили в стеклянный сосуд. На душе было спокойно и светло. Она знала, что, скорее всего, никогда не увидит Сергея. Подумала с горечью о том, что, если вспомнить ее жизнь, то ожидание чуда всегда было сильнее, чем восторг от встреченного. С возрастом эмоции угасали, она как бы привыкала к чуду, свечение становилось слабее, точно перегорающая люминесцентная лампочка. И только те фонарики, что обожгли своим холодным завораживающим дыханием в темноте сказочных представлений ее детства да ночей любви, с годами разгорались все сильнее, отбрасывая блики в нынешнюю серую жизнь, покрытую толстым слоем пыли. Последний яркий лоскуток, которым она силилась занавесить черный провал, из которого тянуло зябким сквозняком.

Не спалось. Вика несколько раз за ночь подходила к мерцающей склянке, брала банку в руки и разглядывала светящихся жуков, копошащихся в ней. Осторожно ставила назад и снова лежала без сна, всматриваясь в пульсирующее желто-зеленое свечение в углу, пытаясь разобраться в том хаосе, что роился в ней. Свет от живого ночника доходил до середины комнаты и, постепенно теряя свою силу, таял. Она подумала, что вот также по каплям день за днем уходит из человека жизнь. И многие живут не потому, что хотят жить, а потому что боятся умереть, уйти в неизвестность, кануть в небытие. И тащат на себе собственную память, словно истекающего кровью раненого с поля боя, пригибаясь, как травинка к земле от выпавшего за ночь снега, несущего начало ее гибели. Подумала о том, что самую темную полосу можно осветить, впустив в нее свет из нашего прошлого, вспыхивающий светлячками в темном лесу нашей жизни, над которой сгустились и нависли тяжелым, накрывшим с головой одеялом, тучи.

А живые очень хотят верить, что души близких блуждают среди звезд, их видят и им помогают, как только могут помочь на таком расстоянии. Излучают свой холодный свет, пытаясь дотянуться до человеческого тепла. Прилетают светлячками в темном саду и вспыхивают в траве, словно упавшие звезды. И небо кажется опрокинувшимся на землю — и до звезд становится рукой подать. Можно попытаться задержать этот свет у себя на ладони, с горечью сознавая, что мгновение — и он улетит, растворится в небытие, оставив неясное и будоражащее наше сердце мерцание. Яркий след, что прочертила любовь, с годами расплывается, стирается в памяти, будто след от пролетевшего лайнера в ярко-голубом небе цвета незабудок. Но мы бережно храним в сердце мелькнувший след звезды, падающей в руки в ту далекую августовскую ночь, когда мы были молоды и наивны. Жизнь казалась если не бесконечной, то очень долгой, где впереди еще будут звезды, летящие прямо в подставленные ладони, — и чудо можно будет задержать в руках надолго. Но нет… Ладони пусты — и линия жизни стала прерывистой, пунктирной, как следок от осыпавшегося мела на школьной доске.

Через два дня ей показалось, что огоньки в банке горят уже не так ярко… Лежала на подушке неподвижно, вглядываясь в слабое свечение, исчезающее, будто огоньки теплохода, проплывшего мимо в чернильной ночи, унося с собой свет все дальше и дальше, оставляя наедине с черной водой, в которой не видно твоего отражения. Мерцание светлячков было еще заметно, но стало каким-то зловещим, точно огоньки на болоте или на кладбище. Она встала, взяла фонарик, подержала его в руках, думая о том, что любовь удержать в руках невозможно. Она как птица, как бабочка, как светлячок и горит только на ветру, разгораясь, как пламя от его порывов. Фонарик был холодный. Она приложила его к пылающим щекам и горячему лбу, остужая жар. Подумала с тревогой о том, что опять заболевает. Или продолжает угасать, как пойманный светлячок, запертый в банку, где ему нет места для полета. Исчезает, как любовь; как круги на воде от брошенного камушка; тает, как сосулька, принесенная домой с мороза, играющая, точно драгоценный камень, в лучах люстры.