Светло, синё, разнообразно…

Ведь это невозможно
Представить и в мечтах,
Какой концерт, ребята,
Идет на небесах!

Какие там гитары
Сегодня собрались!
А кто сидит в партере,
По-братски обнявшись!

Лексан Сергеич Пушкин
С Самойловым сидят,
И тот ему толкует,
Кто Галич,
Кто Булат.

(Недавно А. Володин,
Точнее – Шура Лифшиц,
Явился среди них
И создал обстановку,
Слегка подсуетившись,
Беседы на троих.)

Иосиф Алексаныч,
Без устали куря,
Кричит: «Эй, Женька! Клячкин!
Пой – только не меня!

В моих стихах свой мелос,
Тебе его не спеть!
Недаром Сашка Кушнер
Не может вас терпеть!»

Сергей же Алексаныч,
Наклюкавшись опять,
Все рвется за кулисы
Володю повидать.

Влача с собой за руку
Красавицу Дункан,
Буян на всю округу
Грохочет, как вулкан:

– Проведите!
Проведите меня к нему!
Я хочу видеть
Этого
Человека!

А Юрий Осич Визбор
Спел «Милую мою»
И вышел просвежиться
У неба на краю

(Мартынова с Дантесом
слегка пихнув плечом,
которым вход на праздник
вовеки запрещен.)

Глядит на нас оттуда
Наш славный капитан
И говорит негромко:
– Ребят!
Ну?
Где вы там?

– Мы скоро, Юрий Осич!
Потерпишь, не беда.
Там – петь мы будем вечно,
А здесь – еще когда…

– Да-а… – протянул Коваль. – Конечно, сама по себе попытка похвальна…

– Да вставлю я тебя, вставлю!

– Да что «вставлю, вставлю»! Скажи ему, Визбор.

– Ну, насчет концерта ты угадал, – начал Визбор. – Это мы – да, любим. Попеть, послушать. Но, конечно, общий жанр… класс подготовки… уровень репрезентативности… В общем, земной ты описал концерт, старик, самый обычный земной. Замени ты Лексан Сергеича на Лексан Трифоныча – все. Практически концерт в ЦДЛ. А про Дантеса с Мартыновым – вообще лажа полная. Этот уголок юмора у тебя – для стенгазеты, а не для панорамы. Между прочим, знаешь, как начинается здесь утро у Мартынова? – Визбор понизил голос. – К нему приходит Лермонтов, бросается в ноги и говорит – так сказать, поникнув гордой головой: «Прости, брат, меня, окаянного. Бес попутал толкнуть тебя на братоубийство. Не твое преступление – мое». Тот полчаса его с колен поднять не может.

– Да неужто и Александр Сергеич вот так же перед Жоржем?

– Александр Сергеич, когда речь заходит, только смотрит себе на руку, качает головой да приговаривает: «Надо же! А ведь мог и попасть».

– Жалеет или радуется?

– Одновременно, – сказал Визбор и соскочил на берег. – Ну, старик, будь покамест. Ни за что не догадаешься, чем я сейчас занимаюсь. Хотя, учитывая особенности времени и места…

– Ну ладно, не томи.

– Лиру осваиваю, старик. Распальцовка, постановка кисти, баре ладонью, скользящее туше – ну все, все совсем другое. Зато звук – это только Берковский поймет, какой у лиры звук.

И, махнув рукой, Визбор скрылся в парковой зелени.

«Одуванчик» же полетел дальше и вскоре влетел в широкую лагуну, на зеркале которой величественно покоился знаменитый фрегат «Лавр Георгиевич».

«Темный крепдешин ночи…» – так это начинается у Коваля. Стало быть, в нашем случае – сияющий муар полдня окатывал нежную плоть реки. Звон форштевня напоминал о мудрости парусов, покрытых заслуженными шрамами натруженных заплат. Ничего живого не наблюдалось на баках, фоках и ютах легендарной палубы. Только на причале колготились двое в форме, находясь в очевидной конфронтации: сухопутный наскакивал на флотского. В первом сразу была видна военная жилка, как и во втором – боевая струнка.

– Претенденты, – презрительно шепнул Коваль, приближаясь на расстояние слышимости диалога.

– Чем? Чем вы докажете, что кроме меня есть еще хоть один Лавр Георгиевич? – горячился сухопутный.

Флотский же невозмутимо отзывался:

– Пожалуйста. Японского микадо также именуют: Лавр Георгиевич.

Секунду побыв в столбняке, сухопутный нашелся:

– Вот вы и обремизились, ваше превосходительство! Попали пальцем в небеса-с! Ежели бы это был японский микадо, то он именовался бы Лавр Георгиевич-сан. Сан-с!

– Ну хорошо, хорошо. Войнович Лавр Георгиевич, сербский князь, 16-й век – вас устроит? Пра-пра-прадед известного литератора, надеюсь, слышали, а то, может, и читали.

– Нет! – взревел сухопутный. – Не слышал и не желаю! Не было Войновича! Не было князя!