Светлое будущее

С некоторых пор существование Антона меня начинает раздражать. Чем-то мешает мне жить. Совесть? Что это такое? Совесть для человека не есть нечто безусловное, говорил Антон (опять он!). Это — всегда какой-то другой человек, а не он сам. Может быть, поэтому у нас так панически боятся людей вроде Солженицына и Сахарова. Боятся обрести совесть, а не разоблачения. Разоблачение не мешает обычной жизни. Совесть мешает. Но с ней нельзя расстаться, если она в тебе когда-то заводилась. И я не могу расстаться с Антоном. Меня неудержимо тянет к нему. Я не могу прожить дня, не думая о нем. И вместе с тем у меня нет более острого желания, чем желание расстаться с ним. Поносят диалектику, а без нее ни на шаг. Вот вам пример: либерализм немыслим без своей противоположности — диссидентства, и наоборот. Противоположность либерализма у нас — не жесткий сталинизм, а именно диссидентство и оппозиция. Либерализм есть лучший смягченный сталинизм. Как видите, мы (либералы) и такое признать можем.

НАШИ ПАРАДОКСЫ

— Фамилия Щедров вам что-нибудь говорит? — спросил Виктор Иванович.

— Конечно, — ответили мы все.

— Так вот, — продолжал Виктор Иванович, — он начинал свою научную карьеру как марксист. Сначала он занимался изучением некоторых физических теорий. Сделал любопытнее обобщения, обнаружившие сходство этих теорий с «Капиталом» К. Маркса. Ему сказали об этом и предложили проанализировать с этой точки зрения «Капитал». Он увлекся и сделал в высшей степени интересную диссертацию. Вполне марксистскую. Во всяком случае, в пользу марксизма. И что же? На защите провалили. Беспрецедентный случай: лучшую диссертацию за многие-многие годы (это признавали почти все) провалили. А сотни халтурных работ пропускали без звука. Что сделал Щедров? Плюнул на марксизм и те же самые проблемы разработал затем без единой ссылки на классиков и марксистов вообще. Новая диссертация его явилась, по существу, резкой критикой марксистской методологии. И что же? Диссертация проходит с блеском. Сейчас он в своей области фигура мирового класса. Он мог придать марксистской философии действительно научный вид. А его вытолкнули оттуда сразу же, как только почуяли ею способности. В чем тут дело?

— Это тривиально, — сказал я. — Я давно знаю Щедрова. Лично он слишком резок и прямолинеен. Это вызвало раздражение. На защите он обхамил членов ученого совета, назвал их невеждами.

— А разве это не так? — спросил Виктор Иванович.

—Так, но есть же нормы этики. Потом сработала обычная зависть серости к таланту, страх (как бы чего не вышло!). А Щедрову это пошло на пользу. Он писал, что хотел, и печатал свободно.

— Туг не так-то просто, как вы утверждаете, — сказал Эдик. — Зависть, раздражение и прочее — все это разговоры для бедных. Щедрова вытолкнули из марксизма вполне законно, ибо марксизм не наука, а Щедров хотел в марксистской оболочке решать научные проблемы и научными методами. Интересно здесь, по-моему, другое. Христианство, как признавал сам Маркс, стремилось поставить себе на службу лучшие головы из народа. Марксизм в этом отношении прямо противоположен христианству. Именно лучшие головы он старается изгнать, а на службу себе поставить самые бездарные черепушки. Это — не гипотеза. Это — эмпирический факт, требующий теоретического объяснения. А вот вам и гипотеза: марксизм есть идеология самой посредственной части общества, для нее созданная и ею же созданная. Это — квинтэссенция серости. Скучная идеология. Не эстетичная. Идеология насильников и для насильников. И для насилуемых.

— Не могу с вами согласиться, — говорю я. — Вы читали «Капитал»? А «Восемнадцатое брюмера»? А... (Я перечислил целую серию прекрасных работ классиков.) Разве они бездарны?

— Я не отвергаю того, что марксизм создали гении, — сказал Эдик. — Я лишь утверждаю то, что продукт их творчества, став великой идеологией, оказался при этом воплощением бездарности для бездарности, т. е. для подавляющего большинства населения Земли. Он так был задуман. И таким он удался.

— Так вот, — сказал Виктор Иванович. — Щедров добивается разрешения уехать па Запад с творческими целями. А это значит насовсем.

— Это нечто новое, — сказал Безымянный. — Мне казалось, что Ростропович исключение. История с Щедриным, если ее раздуют, снимет до некоторой степени национально-еврейский налет с нашей эмиграции. А как он мотивирует?

—Полная творческая изоляция.

— Если мне не изменяет память, так же мотивировал свой отъезд Неизвестный. Но поскольку он уехал как еврей, эта мотивировка осталась в тени.

— А Щедров разве не еврей?