Светлое будущее

— Вот именно, напечатали. Сейчас такое часто печатают. Мол, глядите, мы не боимся правду показывать. Милый мой кандидат в членкоры! Кому-кому, а тебе-то должно быть хорошо известно, что наша власть и представляющая ее цензура имеют интуицию на настоящую литературу. И если уж они пропустили — ищи изъян. Конечно, в этой книге по мелочам многое верно. Много метких наблюдений. Образы отдельные получились. Но в целом и в главном это обычное советское вранье, допущенное цензурой. С намеками, с кукишами во всех карманах, но вранье. Тут накручено намеренно: показать, что в жизни все переплетено в сложный клубок! Чушь! В нашей жизни все прозрачно, как в казарме или в конторе. А если есть сложность какая-то, так от нашего привычного бардака и от бестолковости, а не из принципа. Скажи, были у тебя когда-нибудь трудности в понимании наших людей и ситуаций, порождавших драму? Никогда? И у меня никогда. Мы влипали в неприятности, но не потому, что сложны люди и ситуации, а лишь в силу вероятностной бесконтрольности и контролируемости бытия и по своему желанию того же сорта. У Тикшина герои раздвоены и борются в себе. И продуктом этого являются те или иные внешние конфликты и процессы. А на самом деле как? Идет борьба между людьми и группами людей. И вытекает она не из состояний индивида, а из самого факта совместного существования больших масс людей в условиях советского общества (индивид все добывает через коллектив, продвигается и творит через коллектив, подвержен его власти и т. п.; общество не имеет нравственного сознания и поддерживающих его институтов; нет правовой защиты индивида; индивид прикреплен; нет свободы выбора и т. п.). Индивид лишь рефлектирует в себе условия советской жизни. И в массе он адекватен им. Неадекватные же погибают — рыба не может долго жить вне воды. Есть, конечно, у людей свои личные проблемы. Но у нас они просты, прозрачны, примитивны, стандартны. Они не предмет для литературы сами по себе. Описывать переживания по их поводу — все равно что описывать переживания по поводу выпадения волос, запора или потери сексуальных потенций с возрастом. Предмет настоящей литературы — их обычность, серость, заурядность. И о них тогда надо говорить как-то иначе. Например, в форме исследования, как это сделал Солженицын в «ГУЛАГе». Кстати, «ГУЛАГ» — не столько исторический документ, сколько гениальное художественное произведение, использующее исторические факты. Мы же с тобой прожили жизнь именно в то время и в той среде, о которой пишет Тикшин. Так ли это было? Нет, не так. Не хуже и не лучше. Просто не так. И если уж говорить обо всем, что было на самом деле, так надо говорить прямо, без намеков. Да, был проект массовых репрессий против евреев, и наш знакомый Чесноков целую книгу подготовил, оправдывающую это, за что и был возвышен Сталиным. Проект лопнул. Почему? Какие-то глубинные драматические процессы сработали? Ничего подобного. Бездушный расчет. Невыгодно оказалось. А так, дали бы сигнал, за милую душу прогнали бы евреев по улицам Москвы. И в Сибирь. Убоялись аналогии с фашизмом. Мы же тогда выступали в роли избавителей человечества! Кампания против космополитов? Широко организованная кампания, как и все прочие. Указание свыше, на местах готовы исполнить, жертвы намечены, энтузиастов хоть отбавляй. И никакой психологии, кроме страха, злорадства, стремления выкрутиться. Надо описать общий механизм дела — это и будет правда. А описывать жизнь муравейника или скопища мышей через психологию отдельного муравья или мыши... Я не имею ничего против Тикшина. Писатель он неплохой. Но ведь он — лауреат. О нем много пишут. Это характерно. Подлинную правду у нас убивают и замалчивают.

— Ты, как обычно, перегибаешь палку. Что же, у нас не может быть настоящей официально допущенной литературы? Остается же бытовая жизнь. Любовь. Семья. Приключения. Романтика. В общем, все то, о чем обычно пишут писатели.