Светлое будущее

А Сериков прочитал стихотворение:

Обижается народ:
Мало партия дает.
Наша партия не б...ь,
Чтобы каждому давать!

В общем, было очень весело. После того как они ушли, заявился Дима. Привез ужасно много еды и подробнейший отчет о процессе Хлебникова. Тот отделался пустяками: всего пять лет. Разговорились о диссидентах вообще и пришли к единодушному заключению: советское диссидентство теоретически выделяется из общего либерализма лишь степенью своего негативного отношения к советской реальности, а не продуманностью некоей позитивной программы преобразований. Зато полностью разошлись в оценке их практической деятельности. Дима возвел их в ранг героев, а я сказал, что они — спекулянты на ситуации определенного рода, что они думают не столько об обществе, сколько об удовлетворении своего тщеславия. Дима сказал, что думать так — пошлость. Однако разумных аргументов Дима не привел. Конечно, среди них есть героические личности. Но не они определяют общую картину. Дима сказал, что, если даже у них тысяча человек будут прохвосты и лишь один — герой, все равно этот один придаст целому героическую окраску. Я этого понять не мог. И мы стали говорить о каких-то пустяках.

ВО ИМЯ НАРОДА

— Трудиться и жертвовать собой, — говорит Сашка. — А ради чего? Во имя народа, говоришь? Народу служить? Демагогия это, и ты сам прекрасно знаешь.

Сталин со своей бандой творил мерзости во имя народа. И сотни тысяч его подручных убивали и терзали людей во имя народа. И нынешние сотни тысяч хапуг и карьеристов творят во имя народа.

— Не все же хапуги и карьеристы.

— Не все. А много ли ты среди своих знакомых назовешь людей иного рода? А ты спроси их, во имя чего они такие? А что такое народ? Население?

— Нет, конечно, не население. Народ — категория социальная. Видишь ли...

— Вижу. В прошлом веке это еще имело смысл. А теперь не то. Рабочие? Крестьяне? Уборщицы? Солдаты? Канцелярские служащие? Студенты? Учителя? Где он, твой народ, как социальная категория?! Те, кто хуже всех живет? Хорошенькая категория! Чем рабочие хуже живут, чем дядя Антон? Ты сам писал, что уровень жизни больших масс населения определяется характером социального строя общества. Правда, ты писал, что у нас высокий уровень, растущий и перерастающий. Хотел бы я знать, ты это написал после того, как за картошкой сходил или до этого?! Солженицын прав: надо в корне менять всю систему наших понятий, оценок и целевых установок. Требование свободы слова — реальность. Долой цензуру — реальность. Свобода эмиграции — реальность. Гласность — реальность. А это все нечто иное, чем «во имя народа». Думаю, что и «народу» от этого будет лучше. Правда, те, кто такие требования выдвигает, душатся от имени «народа», во имя «народа» и силами самого «народа». А работа во имя Общества, Государства, Партии есть просто циничный карьеризм или тупость.

— Ты сам все понимаешь. О чем же говорить?! Мое мнение для тебя — нудная холуйская философия. Чего же ты хочешь?

— Не знаю. Не знаю. И потому злюсь. Окончу университет. А дальше что?

— Хотя бы просто жить, как все живут.

— Просто жить у нас нельзя. А жить как все — значит изворачиваться, толкаться и пролезать. Ты пробовал когда-нибудь просто пожить? Не считая санаториев, конечно? У нас нельзя жить не функционируя. Чтобы «просто жить», нужна некоторая независимость человека от общества. Свобода жить по своему усмотрению нужна. Пусть в рамках права и морали, но до некоторой степени независимо от коллектива, к которому ты прикреплен.

— Ну не всегда же ты к нему прикреплен.

— Всегда. Даже в постели. Даже в туалете. Он незримо держит тебя под своим постоянным контролем.

— Такую независимость надо завоевать.

— Как? Делать карьеру? Это же не независимость. Становиться гением и обретать известность? Не всякому дано. А если ты средний заурядный человек?

— И что же ты все-таки предполагаешь делать?

— Точно не знаю. Ориентировочно — попробую на несколько лет податься на какую-нибудь стройку. Допустим — на БАМ.

— Ты с ума сошел!

— Для других — это подвиг, а для своего сына — сумасшествие? Это нечестно. Ладно, не бойся. Я действительно пока еще не сошел с ума.