Светлое Христово Воскресение (сборник)

Дни приближалися… и на Петра вопрос:

«Где Пасху праздновать?» —

ответствовал Христос:

«Ступайте в город, вам встретится идущий

Поспешно человек, кувшин воды несущий.

Скажите лишь ему: «Учитель нас прислал,

Зане Он говорит, что час Его настал,

Веди ж нас в горницу, где б мог с учениками

Он Пасху совершить!» И тот, идя пред вами,

Укажет горницу, что устлана ковром,

Большую, светлую и с убранным столом.

Там приготовьте всё». Услышав это слово,

Исполнили они веление Христово

И всё нашли, как им сказал в беседе Он.

Когда же сумраком оделся небосклон,

Приблизился Христос спокойными шагами,

В одежде праздничной и с ясными очами,

И первым перейдя чрез храмины порог,

С апостолами Он за трапезу возлёг.

Христос взял в руки хлеб и, преломив его,

Сказал: «Вкусите все от Тела Моего».

И чашу вознеся, налитую до края

Вином, Он произнёс, её благословляя

Десницею Своей: «Сия есть Кровь Моя

Завета Нового, все пейте от Нея,

Прольётся Кровь сия грехов во искупленье!»

Словам Учителя внимали в умиленьи

Апостолы, дивясь загадочным речам.

С. Соловьёв

ВЕЧЕРЯ

Окружённый толпой, на одре

Он в таинственной думе лежал,

Догорая, светильник дрожал…

Ночь была на дворе.

Говорить не решался никто,

И для битвы не чувствовал сил.

Я, прильнув к Его груди, спросил:

– Кто предаст Тебя, Господи, кто?

И прильнув к Его груди, я креп.

Синий сумрак гляделся в окно.

Он мне подал вино

И разломленный хлеб.

Я с другими прошёл на крыльцо,

Не теряя из виду Его.

Разобрать я не мог ничего;

Лишь луною пахнуло в лицо.

Вся дорога была в серебре.

Мы пошли по знакомым садам.

Смутный шёпот ходил по рядам…

Ночь была на дворе.

А. Чехов

НА СТРАСТНОЙ НЕДЕЛЕ

(отрывок)

Теперь уж и я двигаюсь за ширмы. Под ногами ничего не чувствую, точно иду по воздуху… Подхожу к аналою, который выше меня. Но мгновение у меня в глазах мелькает равнодушное, утомлённое лицо священника, но дальше я вижу только его рукав с голубой подкладкой, крест и края аналоя. Я чувствую близкое соседство священника, запах его рясы, слышу строгий голос, и моя щека, обращённая к нему, начинает гореть… Многого от волнения я не слышу, но на вопросы отвечаю искренно, не своим, каким-то странным голосом, вспоминаю одиноких Богородицу и Иоанна Богослова, Распятие, свою мать, и мне хочется плакать, просить прощения.

– Тебя как зовут? – спрашивает священник, покрывая мою голову мягкою епитрахилью.

Как теперь легко, как радостно на душе!

Грехов уж нет, я свят, я имею право идти в рай! Мне кажется, что от меня уже пахнет так же, как от рясы, я иду из-за ширмы к дьякону записываться и нюхаю свои рукава. Церковные сумерки уже не кажутся мне мрачными, и на Митьку я гляжу равнодушно, без злобы.

– Как тебя зовут? – спрашивает дьякон.

– Федя.

– А по отчеству?

– Не знаю.

– Как зовут твоего папашу?

– Иван Петрович.

– Фамилия?

Я молчу.

– Сколько тебе лет?

– Девятый год.

Придя домой, я, чтобы не видеть, как ужинают, поскорее ложусь в постель и, закрывши глаза, мечтаю о том, как хорошо было бы претерпеть мучения от какого-нибудь Ирода или Диоскора, жить в пустыне и, подобно старцу Серафиму, кормить медведей, жить в келии и питаться одной просфорой, раздать имущество бедным, идти в Киев. Мне слышно, как в столовой накрывают на стол, – это собираются ужинать; будут есть винегрет, пирожки с капустой и жареного судака. Как мне хочется есть! Я согласен терпеть всякие мучения, жить в пустыне без матери, кормить медведей из собственных рук, но только сначала съесть бы хоть один пирожок с капустой!