Светлое Христово Воскресение (сборник)

Антон – мастер своего дела: он раньше в монастыре лучшим звонарём считался, два раза даже архиерея особым звоном встречал и удостоился от него похвалы. Он сейчас кажется мне необычайно бледным и встревоженным.

– Когда начнёте благовестить?..

– Вот как отец Сергий даст сигнал. У нас раньше всех начнут, потому о прошлом годе Деуринские первые начали, – ну, а нонче мы их опередим, потому часы у нас впереди поставлены…

– Глянь, что народу-то… народу-то!.. И – и, Господи!.. – кричит мне Гаранька-друг.

Я подхожу к перилам и гляжу вниз.

Ух, как высоко – дух захватывает, и вся колокольня как будто покачивается…

Внизу светло, и всё – головы, головы; огоньки мелькают то там, то сям…

Слабый удар раздаётся за мной в маленький колокол, и в ту же минуту Антон с азартом кричит:

– Качай, Спиридон, – рраз!..

Я бросаюсь к большой верёвке: мы со Спирей раза четыре раскачиваем тяжёлый язык и, наконец, отпускаем верёвку – и тотчас же тяжёлый медный гул оглушает меня с непривычки и я как-то теряюсь. Но Спиря дёргает верёвку, и я поневоле следую за его движениями.

Он что-то кричит; но я вижу только, как он разевает рот, а что он кричит – не слышу… Гул стоит кругом меня, кажется, что мы все сами наполнены этим гулом; будто он окружает нас густой пеленой и вот-вот захватит нас, и сорвёт с колокольни, и умчит в неведомую даль…

Я скоро устаю, бросаю верёвку и снова перегибаюсь через перила.

Внизу подо мной, вся искрящаяся огоньками, мерно колыхаясь, медленно двигается толпа вокруг церкви; над толпой, точно сами собой, колыхаются сверкающие золотом хоругви… А гул колоколов всё гуще и гуще охватывает нас и дружно отдаётся во мне. Мне кажется, что это я кричу вместе с колоколом, я пою во весь голос о воскресшем Христе – и слёзы радости выступают у меня на глаза…

Я сейчас всех люблю – и Гараську, и Спирю, и вечно угрюмого и сурового Антона, и бабушку. Ах, почему она не с нами сейчас!..

– Христос воскресе!.. Слышишь!.. – раздаётся заглушаемый звоном голос над самым моим ухом.

Гаранька крестится, и я тоже начинаю креститься… Тут только я чувствую, что холод пробирает меня от ветра, который свищет в пролётах колокольни.

– Глянь-ка, – свечечки на погосте, по могилкам, – слышу я снова голос Гараньки.

И точно: чуть заметные звёздочки искрятся между деревьями прямо на земле.

– А где отца Василия могилка? – кричу я во весь голос Гараньке на ухо.

– А вон, возле церкви самой. Под рябинкой. И на ней свечечки тоже теплятся.

Лёгкая грусть охватывает меня. Обидно становится за него – почему он не с нами.

– Поди, старая попадья-то там, – говорит Гаранька, – она всё на могилке, – каждый вечер приходит… Дружно они жили-то с покойным, хорошо. И детей нет, ну, ей и тягостно…

V

Медленно спускаюсь я по ступеням колокольни вниз. Я озяб, но в груди что-то такое светлое, хорошее, что от радости дух захватывает и кричать и плакать хочется, и поделиться с кем-нибудь хочется своей непонятной радостью…

Вся церковь битком набита; вся паперть залита народом, и протискаться через народ – и думать нечего… Да и знаю я, как не любят все, когда кто «народ ломает» в церкви, протискиваясь через толпу… Я иду на погост, ищу могилу отца Василия… Она недалеко, у ограды, под небольшой рябинкой. На ней горит огонёк, и около неё стоит, прислонясь к ограде, чья-то фигура.

– Класенька-Афанасенька!.. – кричу я, – Христос воскресе!..

Она кивает мне головой и ласково говорит:

– Воистину воскресе!..

Мы целуемся трижды, и я от полноты души говорю:

– Не плачьте, Класенька, не горюйте. Ну, что же делать… Ведь он хворал, ему тяжко было, сами вы говорили… Ну, не надо, а то ему ещё тяжелее будет…

Она смотрит на меня грустными глазами и шепчет:

– Спасибо вам, родной мой, – вот это вы хорошо сказали. Спасибо вам!..

Мне так жаль её и батюшку, – хочется что-нибудь ещё сделать для неё хорошего… Я вынимаю из кармана подаренное ею мне яичко и говорю:

– Это я батюшке оставлю… похристосуюсь с ним!..

Она схватывает меня за руки и говорит:

– Нет, нет, не надо!.. И того довольно, что вы пришли ко мне, и так сказали мне. Ему и это отрадно будет… не надо, яичко держите у себя… Это я для вас нарочно припасла… – Она обнимает меня и ласково целует в лоб…

– Только всегда таким оставайтесь, – говорит она мне. – Это хорошо, когда человек чужое горе понимать может и с открытой душой умеет к нему подойти!..

– Поедемте с нами, Класенька!.. У нас разговеетесь. То-то бабушка рада будет!.. – говорю я, внезапно охваченный новой мыслью. Класенька ласково улыбается…

– Вот спасибо!.. Уж не знаю, право, – как бы наши не обиделись… Спасибо вам, милый!..

Заутреня кончилась… Сразу благоговейная тишина сменяется гулом голосов, звуками христосований, какой-то особой суматохой…

Мне уже не терпится – хочется домой, хочется увидеть бабушку, рассказать ей всё, что я перевидал, что я переиспытал…

Брезжит мелкий рассвет, когда мы возвращаемся домой усталые, но довольные. Класенька с нами. Она сидит против меня и задумчиво смотрит на тёмную, точно свинцовую, воду.

– Не холодно вам, голубчик мой? – спрашивает она меня.

– Ах, что вы!.. Я и согрелся, и выспался у батюшки во время обедни… Мне совсем хорошо…

– Ну и слава Тебе, Господи!.. И мне хорошо… Я точно окрепла душой… Как-то теплее и спокойнее стало. Воистину Христос воскрес, и все у Него живы – все, все… Верую я в это!..