Работали у нас и ещё женщины, абсолютно нормальные сучки — напряжённая половая жизнь, пиво, шашлыки, покупка машин и квартир. Сгусток ума и воли. А Настя была одна, несмотря на свою уникальную жопу. Я чувствовал, что у неё какая-то проблема в интимной сфере, но дальше фригидности мои дедуктивные способности идти отказывались.
Потом произошла реорганизация фирмы и всех переводчиц и делопроизводителей перевели к нам, и я стал видеть Настю чаще. И вообще встал в тупик. Оцените следующее. Несмотря на работу в эротической передаче, она услышав какую-нибудь пошлость или двусмысленность, краснела, как маленькая девочка. И это в тридцать лет. Она вообще была единственным человеком в нашей фирме, который мог краснеть и не от водки. Но никто, кроме меня, это не ценил. Принципиально не ругалась матом. Тоже тревожный фактик. А ведь была когда-то замужем, но ничему не научилась.
Другие продвинутые по службе женщины нас работяг сторонились и в принципе считали вонюче-портяночным быдлом. Настя видела в нас равных и всегда шла на разговорный контакт, который мы мечтали сменить на половой. И вообще она была удивительно простая и коммуникабельная. И это не та простота, граничащая с дебильностью, как у многих, а какая-то другая. Человек очень закрытый, но простой.
Она никогда не тянула одеяло на себя, не жаловалась на тяготы человечьей жизни. И говорила о людях только хорошее. В ней было мало женского кокетства, но много женственности. Если суммировать, то она выглядела белой вороной. А белых ворон стараются уничтожить. Это особенность животных и, естественно, людей. Не специально, конечно, а на подсознательном уровне. Непохожий значит опасный. Значит «ату его!». Тем более в женском коллективе. А тут ещё сменили босса и прислали нового — человека с хемингуеевской внешностью и красивыми, но пустыми глазами. Он оказался идиотом и тяжёлым параноиком. Видимо сказалась хемингуеевская внешность.
Прессинг желающих пристроить в красивом теле свой член мужчин, новый босс и, главное, прищуренное отношение других женщин — всё это наслоилось и сказалось. И Настя уволилась. Видимо не могла уже терпеть. Как птичка устала жить в холодном пространстве с нехваткой кислорода и улетела в другие края. Я об этом узнал слишком поздно и даже не успел попрощаться.
А через полгода после её отъезда мы узнали, что она была инфицирована СПИДом. Вот и всё. И при чём здесь жопа?
В дверь позвонили
В дверь позвонили. Кратко так, дзинь и всё. Петрович спрятал колбасу в холодильник; хлеб, подумав, оставил и пошел открывать.
— Здоров! — сказал стоящий у порога Сысоев. Сказал как-то смущённо и заискивающе. В глазах неуверенность.
«Деньги пришёл занимать»-зажёгся в голове у Петровича сигнал тревоги.
— О, кого я вижу! — однако мужественно сказал он и посторонился, пропуская Сысоева на свои 52 приватизированных квадратных метра.
Пока Сысоев возился со шнурками, Петрович, глядя сверху на его голову с двумя макушками, пересиливая себя, сказал:
— Проходи, щас чайку попьём.
И ему внезапно захотелось ударить по этим двум макушкам чем-нибудь тяжёленьким и железным. Но он был воспитанным человеком.
Через минуту Сысоев сидел, сложа ручки, на кухне, молчал и улыбался, чтобы Петрович расслабился.
— Чего это у тебя здесь колбасой пахнет? — спросил вдруг он, принюхиваясь.
Петровича передёрнуло.
— Да это с улицы. Колбасный цех за углом — объяснил он и открыл форточку.
— А-а — сказал Сысоев. — Вкусно.
Петрович разлил по чашкам бледный и уже испитой чай.
«Даст, если чаем угощает. Главное не сразу, главное не спугнуть» — думал Сысоев.
Пили молча. За стеной громко учились на пианино.
— Хороший чай, — душевно сказал Сысоев — только заварки мало.
Он был плохим дипломатом.
— Откуда, Стёпа, заварка? Остатнее допиваем, — начал жаловаться на бедность Петрович и, честно глядя в глаза Сысоеву, подумал: «А вот хрен ты у меня, чего получишь».
Сысоев что-то почувствовал, да и слова про заварку его не обнадёжили, и он повёл разговор про разное. Минут десять болтали о том, о сём. И Петрович уже стал подумывать, что он ошибся в Сысоеве — тот просто так пришёл. Мой друг дружески зашёл меня проведать, а я уже бог весть чего подумал, успокаивал себя Петрович, прихлюпывая чай. Но тут Сысоев зачерпнул полную ложку варенья, потом ещё одну пополнее, и у Петровича понурилось внутри — за деньгами пришёл! — и он совершенно ник месту сказал:
— Вот, Стёпа, так и живём. С копейки на копейку.
Сысоев перестал рассказывать о том, какие лещи ловятся на Анисином озере, и он мстя зачерпнул ещё одну ложку. Аж на стол наляпал. «Сволочь, — думал Сысоев, сплёвывая косточки, — вчера деньги получил, а теперь с копейки на копейку».
А Петрович развивал:
— Ботинки вот на зиму нужны и фиг чего укупишь. Чрезвычайно стеснённо живём материально.
Сысоев хотел сказать: «А на какие шиши ты мягкий уголок купил, паскуда?» Но естественно не сказал.
— Вчерась вот бабки получил, долги раздал и осталось хрен да маненько. — распалялся Петрович. Говорил он так искренне, что ему даже стало жалко себя.