Светлые аллеи (сборник)

Вторая родом из деревни, произошла от сохи и коровы, и эти её деревенские корни высасывали из меня все соки. Где сельская разнузданность нравов в банях и в прочих увеселительных местах, которую воспел Толстой? Не было такого. А было вот что. Глубокие поцелуи с лаской языком её кариесного рта, лёгкие поглаживания через сорочку титек и предплечий, а за ниже пояса — по рукам! А потом пресная христианская поза в непроницаемой тьме. Сорочку она, конечно, не снимала. И было неясное ощущение, что водишь членом в кастрюльке с тёплой водой. Трение, как явление физики практически отсутствовало. Такая вот у неё была широкая анатомия этого органа. Голой я её видел только на младенческих фотографиях, но даже и на них она, ещё ничего не соображая, всё же старалась прикрыться. Такая болезненная стыдливость, переходящая все границы человеческого бесстыдства. Однажды мы упражнялись с ней при свете. Солнце ведь не электричество — его не выключишь. Но и тогда, кроме её трепещущих и потрескавшихся пяток, выглядывающих из длиннополой сорочки, мне увидеть ничего не удалось. Оргазмы у неё были тихими, как у мышки, а у меня же редкими, как у слона.

А третья склонялась ко всему экстремальному и вообще была великим реформатором в постели. Чем неприличнее, тем оно лучше. Разные мази для укрепления ствола члена, подбадривающие таблетки, фаллоимитаторы, вибраторы и другие сексигрушки с приводом занимали целый комод. Высокотехнологический секс 21-го века. Это может шло в ногу со временем, но наступало на мои романтические мозоли. Никакой душевной теплоты и теплоотдачи. Да и 120 килограмм биомассы — это солидный вес даже для бегемота, не говоря уже о женщине. Я в ней буквально утопал. Ну да, ляжешь на неё и чувствуешь, что погружаешься. А меня она использовала, как живую игрушку. И ещё её здорово бесило, что меня нельзя было выключить в нужный момент. А трезвая, человек как человек, даже с высшим образованием, как Надежда Крупская.

Ну а я же всё постоянно путал. Приходишь к мазохистке и начинаешь её поглаживать за плечи и глубоко, во весь язык целовать, лаская зубы, а она почему-то лежит, как бревно, безучастная и недовольная. И говорит: «Что с тобой?» А со мной забывчивость. Но бывало и похуже. Попадаешь к той, что из деревни, и, спутав с экстремалкой, производишь над ней в потёмках бурное анальное надругательство, только экскременты летят в разные стороны. Ну и потом конечно скандал, надутые губы и разные меткие сравнения сквозь сопли и слёзы. А утром мне приходилось вести её в церковь, чтобы она замолила этот тяжкий грех и, усугубив его раскаянием, даже исповедалась. А батюшка, её духовник или как его там по — церковному, однажды пригрозил, что набьет мне бесстыжую морду. Прихожанок, мол, калечу. Они, мол, после меня даже сесть по-человечески не могут. А я разве виноват, если рассеянность такая?

Одним словом, получался сплошной бардак. Я путался в расположении комнат и выключателей, в их биографиях, забывал, как зовут их золотушных детей… Особенно обижалась Вековуха, у которой детей не было вообще.

Спрашиваешь, выздоровела ли от гриппа её мама? И как у неё вообще с самочувствием? А она смотрит на тебя, как на придурка и говорит, что её мама уже 15 лет как умерла чахоткой и довольно бестактно с моей стороны… И пошло и поехало. Другой, проявляя дружелюбие и участие, говоришь, купила ли она дочери то голубенькое платьице, что предлагали на работе? А она начинает злиться и безответственно заявляет, что у неё два сына, и вообще я в последнее время какой-то странный. Или одна из них начинает жаловаться на судьбу в лице мужчин, пересказывать свои идиотские сны. А я такого терпеть не могу и чтобы отвязаться, сразу предполагаю, что это последствия психологической травмы, когда в детстве её укусила за жопу злая собака, а позднее туда же изнасиловал добрый отчим. Тут выясняется, что её никто не кусал и никакого отчима у неё отродясь не было, а изнасиловали её два милиционера и в прошлом году. Неужели я не помню?

Моя голова шла кругом, вернее треугольником. Я рассказывал анекдоты и какие-то свои худосочные мысли, способные заинтересовать разве что психиатра, по три раза одной и ни разу двум остальным. Или услышу от Вековухи какую-то историю и через неделю, забыв источник, под большим секретом ей же её и пересказываю. Стоит ли удивляться, что все они считали меня слегка чокнутым малым.

Подводил и слух. У разведёнки был прокуренный голос с постоянными отхаркиваниями. У двух других писклявые, не отличишь. Я поднимаю трубку и сквозь треск и шуршание космоса слышу:

— Привет! Это тебе Таня по телефону звонит. (Дура! А по чему же ещё можно звонить?) Приходи быстрее! Мои у бабки. До 5-ти вечера я буду одна. И не забудь, что ты обещал. Хи-хи.