Светлые города

Внизу, в передней, на длинной, некрашеной штанге, висели распялки.

Взяв у Вирлас пальто, Гроттэ, перед тем как повесить его на распялку, глянул сверху на это легкое пальто с тем милым выражением удивленной сосредоточенности, которое не могло не поражать и всегда заново поражало в этом большом, тяжелом человеке. Он смотрел на легкое пальтецо Зины, как будто бы удивляясь его легкости. Смотрел как взрослый на что-то трогательное, маленькое, смешное.

Окно в его кабинете, расположенном на втором этаже, оказалось распахнуто и все сплошь заслонен кроной того единственного дерева, которое Пето Ильич приметил в саду, у входа в дом. Кабинет был совсем небольшой: письменный стол, заваленный бумагами, в том особенном, беспорядочном порядке, какой бывает у много работающих людей. Два кресла, стул, повернутый к окну спинкой.

Сияя мягким и пристальным взглядом рыжих глаз, Петр Ильич сел в кресло и неожиданно в него провалился. Но, не позволив себе этого заметить, продолжал смотреть в плотное, розовощекое лицо Гроттэ.

Помолчали.

— Что скажете, Бенжамен Гугович?.. Как прошла поездка в Италию? Вы довольны, надеюсь?

— О!.. — втягивая голову в плечи и комически разводя руками, как бы нехотя, но между тем сразу давая себе простор, стал быстро, почти захлебываясь, рассказывать Гроттэ. — Доволен ли?.. Я — доволен… Пока мы тут спорили и ссорились, они — раз-два! — купили патент и уже выпускают продукцию! Я знал, что именно этой судьбы дождется гроттит. От нас — за границу… Там — апробация, и оттуда — обратно к нам! Вот теперь, когда у нас купили патент (на валюту), теперь мне, может быть, «спустят» зарплату на двух научных сотрудников! До-о-о-бился! А вы спрашиваете: «Доволен?» Ясно. А как же, как же!.. Итальянцы приезжали в Эстонию два года назад. Беседовали со мной, осматривали машины… На другое лето приехал их инженер. А в этом году — подарок! — меня приглашают монтировать итальянский завод. А?

Гроттэ встал, энергично заходил по комнате и остановился, повернувшись спиной к окну. Он говорил, говорил, говорил.

«На что ни кинешь взгляд, — чуть шевеля пальцами, думал Петр Ильич, — ничто как будто на свет не рождается без борьбы самолюбий… Право, начинает казаться, что самолюбие не абстрактная категория, а существо, до которого можно дотронуться руками. Оно — тут, когда сражались армии; тут, когда строится город; тут — при любом открытии».

— Я знаю: вы думаете, как другие, — вдруг услыхал Петр Ильич, и это было прямым и удивительным ответом на то, чему он позволил себя отвлечь, — вы думаете, что для меня это честолюбие!..

— Да что вы…

— Нет! Я знаю, вы думали именно это. — И сквозь мягкое, доброе лицо его прочлось другое, поражавшее силой и умом. — Вы ошибаетесь, ошибаетесь, уверяю вас!.. Попросту я-то знаю, и, может быть, я один, кто может на самом деле продуцировать гроттит. Он не какое-то «подспорье», нет! Страна нуждалась в материале экономически выгодном. Мы его дали стране. И всё!.. Не человек, не амбиция, а дело должно побеждать, товарищ! Здесь речь о движении, о диалектике, о деле — о деле!.. — а не о честолюбии.

— Но все же, вот увидите, предрекаю вам, — всплеснула руками Вирлас, — Ленинскую премию вы получите в ближайшие годы! В ближайшие годы!..

— Мне нужны не премии, а известняки!.. (Можно было подумать, что Гроттэ ударили.)

— Какие вы оба сухие дельцы, — вздохнула Вирлас. — И хотя бы слово, хоть полсловечка сперва о том, что было в Италии…

— О! (И Гроттэ вдруг умилился.) О! Это верно!

Ева права. Как всегда права. Как вы это сказали? «Дельцы»! Очень верно. Ну что же вам рассказать? (Он вздохнул и прищурился.) Италия — хороша! (Оторвавшись от предмета страстей, страданий и ушибов, он сразу сделался самим собой: полным жизненных сил, приветливым человеком.)

— А итальянские женщины? — лукаво спросила Вирлас.

— Женщины?! О!.. Женщины есть повсюду… И всюду — одинаково хороши.

— Зинаида Викторовна, — вмешался Петр Ильич, — мне думается, мы отвлекли хозяина… Бенжамен Гугович нас вызвал по делу. Воскресенье. Право, не стоит задерживать…

Гроттэ вздохнул. Он не сказал ни «да», ни «нет», хотя, казалось, должен страстно запротестовать, судя по веселой улыбке, с которой отвечал Зине.