Светлый лик смерти

– Угу. Ты бы видела, с каким лицом Лялька мне еду дает – удавиться можно. Словно тягостную обязанность выполняет. Надоел я ей хуже горькой редьки, я же понимаю. Но деваться некуда. Выгнать меня – у нее совести не хватает, квартира-то наша общая, кооперативная еще, другого жилья у меня нет. А разменивать ее невозможно, она такая маленькая, что кроме двух комнат в коммуналке из нее ничего не выменяешь. Я-то готов в коммуналку переезжать, ради бога, пожалуйста, а ей что делать? Теща еще долго пролежит в своем параличе, ей отдельная комната нужна, а в одной комнатухе Лялька с ней и с сынишкой с ума сойдет. Я уж и так стараюсь поменьше дома бывать, чтобы не отсвечивать, в одной комнате теща, в другой – жена с сыном, и вроде ничего. А когда я заявляюсь, становится по-настоящему тесно. Не протиснуться. Так и живем в атмосфере всеобщей ненависти. Лялька мне всю плешь проела, чтобы я бросил ментовку и шел юристом на фирму или в охрану куда-нибудь. Надеется, что я стану бешеные бабки заколачивать и смогу купить квартиру, тогда она наконец сможет выгнать меня к чертовой матери.

– Уйди сам, – предложила Настя, – зачем же ты ее мучаешь.

– Куда уйти? – с тоской спросил Коротков. – Ты знаешь, сколько стоит квартиру снимать? Самое маленькое – двести долларов в месяц. А жить на что, если вся моя зарплата со всеми надбавками и процентами за выслугу лет – триста долларов. И вообще…

– Что – вообще?

– Не могу я сам уйти. Пацан маленький еще, да и теща больная. Получается, что я как крыса с корабля бегу. Ну как я Ляльку одну оставлю с ребенком и парализованной тещей? Если она сама так решит – тогда другое дело. А я не могу.

– Все с тобой ясно, Юрасик. Любви тебе не хватает и заботы. Ладно, ты притащи мне бакалейные запасы из своего кабинета, я буду тебя поить и кормить, если для тебя так принципиально важно, чтобы тебе подавали на блюдечке и при этом нежно улыбались. А Люся что себе думает? Вашему роману уже четыре года, если я не обсчиталась. Пора и о будущем подумать.

– Она ничего не думает, она двух сыновей растит, мужа обихаживает. Докторскую диссертацию собралась писать. Ей не к спеху. Она все равно от мужа не уйдет, пока сыновья не вырастут. Да и жить тоже непонятно где… Правильно Булгаков сказал, мы – ничего ребята, только квартирный вопрос нас испортил. Ладно, что мы все о грустном? Давай-ка наливай живительный коричневый напиток, и поговорим лучше о Стрельникове.

– А что о нем говорить, пока экспертиза не готова? Между прочим, ты мне что обещал?

– Позвонить.

– Вот и звони.

Юра потянулся к телефону, но оказалось, что в лаборатории никто не отвечает. Он набрал номер еще раз, но с тем же результатом.

– Куда они все подевались? – с недоумением проворчал он, вешая трубку.

Настя глянула на часы и фыркнула.

– Десятый час, счастье мое ненаглядное! Все приличные эксперты давно поужинали и сидят перед телевизором. Я знаю, ты специально завел со мной душещипательный разговор, чтобы я отвлеклась и забыла про твое обещание. Ты сам экспертов боишься не меньше меня. Все, допивай кофе и пошли по домам.

* * *

Утром выяснилось, что заключение экспертов готово, но было оно таким, что ясности в деле отнюдь не прибавилось. Письмо, адресованное Людмиле Широковой и подписанное именем «Виктор Дербышев», было исполнено не тем человеком, чей почерк представлен на образцах номер один и два. Другими словами, писал это письмо не Дербышев. Однако это был ответ лишь на первый вопрос, поставленный следователем перед экспертами. Ответ же на второй вопрос заводил следствие в тупик: на письме обнаружены отпечатки пальцев Дербышева. Причем отпечатки совсем свежие. Дело в том, что Виктор где-то в середине августа сильно порезал средний палец на правой руке. Порезал бритвой, поэтому шрам был тонким, но длинным и очень заметным. И отпечаток пальца с этим самым шрамом красовался на письме, которого он не писал. Точно такой же отпечаток и точно такой же шрам, как на сравнительных образцах, взятых у Дербышева на Петровке.

Константин Михайлович Ольшанский велел немедленно доставить Дербышева в прокуратуру. Виктора выдернули прямо с каких-то переговоров, вызвав тем самым бурю возмущения не только с его стороны, но и со стороны руководства фирмы.

– Виктор Александрович, время интеллигентного и мягкого разговора прошло, – начал Ольшанский сухо, уткнувшись глазами в бумаги и не поднимая головы. – Давайте раз и навсегда проясним ситуацию с вашей перепиской. Я хочу сразу предупредить вас: пока мы не расставим все точки над i, я вас не отпущу. Вы можете возмущаться, кричать и топать ногами, но чтобы вам зря энергию не расходовать, скажу заранее: у меня очень большой стаж следственной работы, в моем кабинете так часто и так громко кричали, топали ногами и били кулаком по столу, а также высказывали различные угрозы, что у меня выработался стойкий иммунитет. Я на все это не реагирую. Это будет непроизводительной тратой сил и времени с вашей стороны.

Дербышев молчал, набычившись и всем своим видом демонстрируя негодование.