Светлый лик смерти

Их дискуссия была прервана требовательным звонком в дверь. На пороге стоял следователь Ольшанский, за его спиной маячил Олег Зубов, еще более хмурый, чем был с утра, когда его выдернули на труп Ларисы Томчак прямо из постели, где он честно вылеживал бюллетень по случаю острой респираторной вирусной инфекции. Это было еще одной особенностью эксперта: при малейшем недомогании он немедленно брал больничный, проводил в обнимку с ним в постели ровно один день, после чего выходил на работу и всем и каждому со страдальческим видом сообщал, что он тяжело болеет, но работы столько, что приходится пахать не разгибаясь, и вообще все кругом гады и несознательные эгоисты, нормально поболеть человеку не дают, он вынужден ходить на работу, а ему так плохо, так плохо… Работу свою Олег Зубов обожал и ни за что на свете не согласился бы болеть дольше одного дня, но ему совершенно необходимо было, чтобы окружающие отчетливо понимали, какую огромную жертву он приносит на алтарь раскрытия и расследования преступлений. Все должны понимать, как ему плохо, как он страдает, но мужественно выполняет свой долг. Все должны понимать, что он делает огромное одолжение, продолжая ходить на работу, хотя ему впору было бы лечь и умереть. Откуда взялись такие особенности характера у Олега, никто не знал, но, поскольку он работал на Петровке больше десяти лет, все привыкли и принимали его хмурое нытье как должное и неизбежное.

– Ну, что у вас тут? – с ходу вопросил Ольшанский, как будто был убежден, что в квартире Томчаков наверняка имеется разгадка двух смертей, надо только быть глазастым и ее найти.

– Кое-что есть, – ответил Коротков осторожно. – Ларисе Михайловне вчера около двух часов дня звонил некий мужчина, представился Виктором Дербышевым…

– Кем-кем? – перебил следователь. – Кем он представился?

– Виктором Дербышевым. Вероятно, этот человек не знал, что Дербышев задержан и находится у нас. Лариса Михайловна тоже этого не знала и потому поверила. Голос совершенно не похож, но Лариса опять-таки могла и не знать голоса настоящего Дербышева. Она написала ему письмо и вложила в него свою фотографию. И вчера некий человек под видом Дербышева позвонил ей, сообщил, что получил письмо, и назначил ей встречу возле станции метро «Академическая» с восьми до половины девятого вечера. Лариса Михайловна, придя вчера с работы, прилегла отдохнуть, вероятно, перед встречей с этим мужчиной, а в начале восьмого ушла. Машину свою она оставила вчера возле поликлиники, где работает, так что до «Академической» добиралась либо на метро, либо на такси.

– «Академическая», – пробормотал Ольшанский. – Снова «Академическая». И Широкова туда ездила в день, когда ее убили. Можно подумать, что и ее мнимый Дербышев туда на свидание заманил. Черт знает что. Совсем я запутался.

Через некоторое время он отпустил Настю и Юрия и остался в квартире вдвоем с Зубовым. Это означало, что Ольшанский сядет на краешек стула посреди большой комнаты и будет долго молча думать, а Олег должен быть рядом, чтобы моментально кидаться проверять разные идеи, которые будут приходить в голову неугомонному следователю. Например: «Посмотри посуду на кухне. Чем недавно пользовались и что недавно мыли?» Или: «Посмотри в ванной. Какие полотенца влажные? Мокрое ли мыло? Когда в последний раз пользовались бритвой?» Никогда нельзя было угадать, что придет в голову следователю Ольшанскому, и Олегу Зубову ничего не оставалось, как терпеливо ждать указаний.

* * *

– Так что там насчет Аллы Сергеевны Стрельниковой? – спросил Коротков, садясь вместе с Настей в свою старенькую раздолбанную московскими дорогами и тяжелой жизнью машину.