Светоч

– Вот скажи мне как на духу, об ином не думается тебе? – Скор ярость сдерживал. – В городище едва тризны справили, народу вымерло, а ты об новом тереме?

– Так… – растерялась жена, – об чем же мне думать? Дитё у меня, княжий сыночек. Его оберегаю.

– Ты ж не простая, княгиня, так ужель, кроме чада и снеди ничего не надобно?

– Ой, да что ты, – махнула белой рукой, засмеялась. – Думок ворох, все верчусь, кручусь. Вот утресь думала, что сапожки стерты у меня. А Добрынюшке рубашонки маловаты. Шкуры бы на лавке сменить, линяют. И бочку позади хором побольше надо. В дождь все через край, а ты ходи, меси грязь ногами.

– Ступай, – махнул рукой.

– Так об тереме-то не договорили.

– Ступай, сказал! – закричал так, что жена побледнела. – На глаза мне не попадайся!

Мирославу, как ветром сдуло. Остался Нежата один в богатой гридне. Да и на сердце пустота. Одиноко, тревожно и тошно.

– Впились в меня, как клещи. Всем надо, всем подай, – шипел. – Разметать бы эту кучу алчную! Сил бы, сил бы взять, да мыслей ясных добыть…. Влада, где ж ты, любая…

В тот миг дверь снова отворилась и в гридню ступил Чермный: взор яростный, кулаки сжаты.

– Здрав будь, княже.

– И тебе не хворать, воевода. Почто без упреждения? Дело спешное? – Нежата уселся на лавку.

– Спешное. Народец обираешь? Скоры лес вырубили, дерут втридорога. Людям далече ездить за деревом, кони дохнут. Беда общая, а ты златом меришь?

– Уймись, – насупился. – Кому выговариваешь?

– Я упреждаю, князь, – Чермный подошел ближе, навис грозно. – Я токмо воздух сотрясаю, а вот людишки к тебе на подворье повалят толпой, тогда и жди расправы.

– Ты воевода, тебе и оборнять. Что? Испугался?

– А кого мне бояться? – бровь изогнул. – Тебя? Ты сам-один правишь, с тебя и спрос. Иль всех Скоров прижать надобно, чтоб поборы кончились? Раздумай, прикинь, с чем останешься и с кем. Народ придет правды требовать, так я в сторонке постою, послушаю, как ты уговариваться с ними станешь. Сам обсказывал, что мое дело ратное, твое – правящее. Знай, воев супротив люда не выставлю. Не по сердцу мне, не любо. Обижать не дам. Разумел?

– Ты кто есть? – князь встал. – Изверг? Волк Лютый? Рычать ступай в лес к сродникам мохнатым! Нынче воевода, а завтра Глебка безродный! Пошел вон!

Чермный и бровью не повел, повернулся и ушел. Напоследок дверью хлопнул так, что стены затряслись.

– Кто там есть! – закричал Нежата челяди.

– Я, княже, – в гридню сунулся высокий паренек.

– Ростиха сыщи и ко мне отправь. Потом ступай на подворье к Божетеху. Передашь берёсту Владе Новоградской, – уселся за стол, потянулся царапать буквицы.

Через малое время, когда челядинец ушел выполнять наказ князев, показался Ростих.

– Марюсу обскажи что и как, – Нежата ярился.

– Понял, княже. Все сделаю. Каким днем?

– Пусть завтра в Навь отойдет, а нынче подышит напоследок. А челядинца сам, понял? Возьми с собой Руську Хромого. Он дурак, но крепкий. Вдвоем до Волхова дотягаете. Никто и не хватится, чай, и без него мертвых в достатке, – потянулся к опояске, достал мешок холстинковый и протянул ближнику. – За подмогу, Ростих, и за молчание.

Тощий принял с поклоном и вышел тихонько. Нежата же побродил по гридне, посмотрел, как солнце закатывается за реку, а потом уж накинул неприметное корзно и вон из хором.

По проулку прошел торопко: не хотел ни сплетен, ни чужих взглядов. В рощу ступил – зашагал быстрее. По берегу реки, в обход стогны и капища, а уж потом встал на том самом месте, где указал Владе…Владушке.

Ждал нетерпеливо, метался, пинал сапогами траву стоялую и стукал крепким кулаком по деревам. Солнце село, уступило место сумеркам светлым, а уж потом и они потемнели, сгустились.

Скор унялся, встал пряменько, пригладил долгую косицу и услыхал как треснула ветка. Обернулся и увидел ее, Пташку ненаглядную.

Она – тревожная – хотела укрыться за высокой сосной, тем и рассердила Новоградского князя:

– Влада, пришла ведь, так зачем прячешься? – двинулся к ней, ухватил за руку. – Знаешь ведь, не обижу.

– Нежата, зачем ты здесь? – голосок недобрый, взор суетливый.

– Тебя ждал, – удивился. – Ужель весть мою не получила? Отправлял к тебе челядинца с берёстой.

Она вздохнула и голову опустила, сокрушалась об чем-то, не иначе:

– Отпусти.

– Отпустить? – притянул к себе, обнял. – Ты же пришла, так чего рвешься? Любая, побудь со мной хоть малое время. Устал я, тошно жить. Одна у меня отрада, опричь тебя стоять, обнимать. Будто крылья за спиной растут, упасть не дают.

– К детям ступай, – рвалась из его рук. – Не туда занесло тебя, княже. Нет тут ни отрады твоей, ни пташки. Пусти, иначе опять волшбу на тебя кину.

– Любая моя, светлая, – целовать принялся румяные щеки. – Передохнуть бы, хоть малый миг. Не гони, помоги…

Прижал к стволу, стиснул руками и запечатал уста крепким поцелуем. Отпустить не мог, разумел, что сил на то не хватит.

– Нежата, – билась в его руках, отталкивала. – Чего ты хочешь? Что еще тебе от меня надобно?

– Силы дай, любовью подари, – тянул с плеч белых рубаху. – Моей будь! Увезу в Жатвинский лес, поселю в богатых хоромах!