Светоч

– Хоть кем становись, хоть на ушах подпрыгивай, а любови не стяжаешь. Другим дорог, Глеб. Сердцем горячим, нежностью небывалой для такого грозного воя. Тебе я откликнулась, не сундуку твоему, не воеводству. Ревнючий? Так себя и виновать! Сам промеж нас Нежату поставил, теперь упирайся, ругай меня, а себе сердце рви! Виновата я в том, что кулаки у меня невеликие! Что девкой родилась и нет сил оттолкнуть большого мужика! Одна радость, что дар меня хранит! Если б не он, ты бы и иного насмотрелся! Тебя хоть раз прижимали? Рвали на тебе рубаху? Подол задирали?

Выкрикнула и пошла промеж стволов. Слезы глотала злые, кулачки сжимала.

– Стой! Стой, кому сказал! – Чермный догнал, ухватил за плечо и к себе повернул. – Коли порежу его, простишь мне? Что? Что смотришь?!

Хотела ответить, да не смогла. Видением накрыло, закрутила сила волховская!

– Не убивай, – прошептала. – Глебушка, хороший мой, живь ему сохрани, инако сам сгинешь. Видение было мне…

– Врешь! О нем тревожишься! – вызверился, да сильно! – Знай, спихну его с княжьего стола, а потом башку снесу! С той самой косицей, что дорога тебе!

Толкнул ведунью от себя и пошел, да скоро так, и не догнать!

– Глеб, погоди! – бежала за Чермным, спотыкалась. – Себя погубишь!

– Нечего губить! Ты меня выжгла дотла, теперь любуйся! – кричал, не оборачиваясь.

– Постой!

Так и бежала за ним до самых воеводских хором: уговаривала, увещевала, пугала. А тот, упрямый, ни в какую! Рычал в ответ и не оборачивался! На подворье догнала, ухватила за руку:

– Чего ты хочешь? Женой меня к себе звал, так пойду. Пойду, когда скажешь. Сей миг взойду в твой дом и останусь. Только не убивай Нежату. Кровь его прольешь, погибнешь сам, и Новограду не выстоять. Вижу пожарища, слезы и крики людские. Детки малые гибнут. Глеб, услышь…

– Вон как… – зашипел. – Собой за него платишь? Влада, что ж он сотворил, что так его любишь?

Обозлилась ведунья, ногой топнула и окатила даром Глеба. Хотела тихонько, а вышло изрядно! Чермный согнулся и охнул:

– Чтоб тебя… – провздыхался. – Догоню, оберег твой согну. Сам зубами грызть стану, но целым не оставлю. Владка, чем ты меня?

А она уж не слышала, осела в пыль и покачивалась. Иссякла, с того и ноги не удержали.

– Владка… – Глеб выпрямился. – Что ты?

Бросился, поднял и к себе прижал. Ворчал-выговаривал:

– Волхва недоделанная! Себя погубишь, дурёха!

– Сам дурень, – хотела ругаться, а сил не осталось, только и могла, что шептать. – Тугоухий. Говоришь, что люба тебе, а не слушаешь. Глеб, знай, если ты сгинешь, я в Волхов прыгну.

– Прыгнет она… Я тебе прыгну!

– Глеб, – положила голову на его грудь. – Не убивай. Услышь меня.

Тот промолчал, вздохнул тяжко и положил щеку на ее макушку. Так и стояли, пока дверь не скрипнула и на подворье не вышел челядинец.

Владка пригляделась, да глазам не поверила!

– Глеб, кто это? – толкнула от себя воеводу.

– Челядинец новый. Князь твой разлюбезный подарил.

– Глебушка, стерегись его. Однова к болезному ходила, так вот этот самый Марюс хозяина вздумал травить. А я, глупая, смолчала. Надо было тогда на него указать. По сию пору корю себя. Говоришь, Нежата прислал?

И снова Чермный промолчал, только одарил тяжелым взглядом. Потом снова обнял и силы влил щедро.

– Ступай, чай, полегчало. За тобой не пойду… Не могу… – потом крикнул: – Дядька!

Окно отворилось и показалась голова Вадима:

– Ну?

– Сведи волхву до дома.

– А сам чего?

– Сведи, – сказал Глеб и пошел: на Владу не обернулся, спину прямил и опричь себя не глядел.

Ведунье только и осталось, что глотать соленые слезы и горькую обиду. А вот сердчишко выстукивало, шептало хозяйке, что люб Глеб, да так люб, что сей миг готова бежать за ним.Туда, где небо с землей сходятся, где солнце ночует, туда, где счастье ждет.

Чуяла Влада, как больно Чермному, как яростно, но вот диво – счастливилась. Ругал, отталкивал, а смотрел так, что жаром окатывало. С того и слезы полились наново, да щедро намочили и щеки, и губы.

– Что, опять полаялись? Что ж вы, пёсий нос, никак не уговоритесь? – кряхтел сивоусый, натягивал на плечи рубаху распашную. – Один орёт, другая слезы льет.

– Дяденька, миленький, убереги его, – Влада взяла за руку пожившего воя. – Челядинец ваш, Марюс, непростой. Травы дурные ведает. Разумеешь ли?

– Вон оно как… – Вадим задумался, а потом обнял Владу за плечи и повел. – Обскажи мне, дочка.

Ведунья ничего не утаила, рассказала и о ландыше, и о Нежате, что купил раба у варягов. Вадим кивал, супился:

– Вот ведь, гниль какая, а? Спужался Глебку и травить удумал? Ништо, девка, пригляжу. Ты не трепыхайся.

– Благо тебе, дяденька.

– Тебе благо, – сивоусый ухмыльнулся. – Глебку нашего бережешь. А он-то что? Чего орал?

– Не верит мне, – вздохнула Влада.

– Дурень, вот и не верит. Ты его обидела чем? Или как? – допытывался.

– Князь… – и умолкла.

– Опять? – дядька встал посреди дороги. – Вот упреждал тебя, что надо Глебке обсказать!

– Поздно, сам увидал. Да и знал он…