Светоч

Ввечеру уселись с отцом за стол, ждать, когда челядинка кривоглазая подаст снеди. Смотрели в окно на гомонливую улицу, любовались сумерками светлыми и чистым синим небом, таким редким для середины осени.

– Отец, а зачем ты меня в Новоград-то привел? Говорил, что по торговому делу, а теперь вижу, не о том твои думки, – Добр ухватил кус мяса с большой мисы, поставленной на стол проворной девахой.

Нетажа пригладил косицу, провел по лицу беспалой рукой и принялся говорить:

– Чтоб знать, как по жизни идти, надобно разуметь, где место твое. И твое ли оно. Ты вот сказал давеча, что Пилегму домом почитаешь, что всем доволен. Я и сам вижу, что привольно тебе на озере, отрадно. Но не показать тебе Новограда не мог. Кровной мести ты не помнишь, но кто ж знал, проснется она в тебе, нет ли? Видно, не проснулась. А вот иное зашевелилось.... Добр, ты ж спокойный, рассудительный, так чего ж полез к княжне Юлии? Выговаривать ей принялся? Смотрел вослед соплюхе и глазами хлопал, как теля.

– Какой еще теля? – Добрыня глаза опустил.

– Такой теля, – хмыкнул отец. – Ты не глаз-то не отводи, стыдиться тут нечего. Я и сам однова вот так к девушке прилип. Так прилип, что по сей день не отпускает. Да ты знаешь ее. Княгиня Влада. Встретил тьму зим назад в Загорянской веси, едва не ослеп, когда увидал, а уж потом присох намертво.

– Да ну-у-у… – Добр едва рот не открыл. – И чего?

– Того. В жены ее взял.

Молчание повисло такое, что было слышно, как шуршат листья сухие за окном, подгоняемые осенним ветерком.

– Она тебе женой была? – Добрыня голос утишил, разумея, что слово отцовское чужих ушей не терпит.

– Была. А я вот, дурень, оставил ее и уехал стяжать богатства и власти. Нычне уж сам знаю, что мое место было опричь нее, а не в Новограде. Теперь я в бесславии и бесчестии, а хуже всего, что без нее, без Влады....Владушки… – помолчал поживший недолго, а потом снова заговорил: – В одном тебе моя отрада, так хочу, чтоб ты живи радовался и знал – за сердцем идти надобно. Разума не терять, но путь свой видеть. Наперекор себе счастлив не станешь и всем не угодишь. Я дам тебе деньгу на драккар, чай, не бедствуем. Садись и плыви куда глаза глядят, места своего ищи. А сыщешь, стократ раздумай, твое ли оно и кто рядом с тобой будет. Помни, один человек рождается и умирает, а живет всегда с кем-то. Так сыщи себе по сердцу и радуйся. Не повторяй моей дурости.

Добрыня задумался, положил обе руки на стол. Слова отцовские крепко задели, в сердце пролезли и угнездились там.

Нежата молчал, но, по всему было видно, ответа ждал от сына. А тот и не промедлил:

– Пойдешь со мной на драккаре, отец? Чего тебе в Пилегме сидеть? Смерти дожидаться, одному ей в глаза заглядывать? Так лучше со мной, да на воле. И я буду спокоен, что ты опричь. А про бесчестие не печалься, отец. Я наново стяжаю славы для рода Скоров. И чтоб ни один поганый язык не смел чернить наше имя. И ни одна… – замялся, – ни один не смотрел свысока.

Нежата замер: лицо его затвердело, а в глазах заблестело. И не понять, слезы или иное чего.

– Добрыня, так старый я, обузой тебе буду, – проговорил чуть слышно.

– Какой обузой? – Добрыня удивился. – Ты отец мне, ближе тебя нет никого. Ты об чем, не пойму я?

– Ни об чем, – поживший отвернулся, засопел. – Ешь давай, сколь дней горячего во рту не держали.

– На-ка, – Добр протянул отцу кус мягкого мяса, – губами обирай, беззубый.

Дальше вечеряли в молчании. Горячего взвару выпили и завалились спать, укрывшись теплыми пахучими шкурами.

Добр долгонько ворочался на короткой лавке, вспоминал княгиню Новоградскую и отцовский чудной рассказ. Вслед за тем в думки прыгнула гордячка Юлия с блескучими глазищами....

– Ладно, стяжаю и вернусь в городище. Чтоб все видели, Скор я, и род мой постарше многих, – шептал, будто препирался с кем. – И княгиня говорила, что вернусь…

С тем и провалился в сон до того отрадный, хоть пой: лето жаркое, речка светлая, зелень яркая. Промеж стволов сосновых шла к нему женщина небывалой красы, улыбалась и шептала тихонько:

– Помни, Добр с Онеги, во власти всегда один, а в любви – двое.

Добрыня потянулся к ней расспрашивать о чудном, а она подмигнула и таять начала, как туман предрассветный. Одно только и приметил парень – блеск серебристого оберега на опояске красавицы.

Примечания

←1

«Явь, правь и навь» – трёхчастное деление мира в славянском неоязычестве (родноверии). Несмотря на общепризнанность и популярность, триада не имеет единой для всей неоязыческой среды трактовки. В наиболее распространённом понимании – «три стороны бытия» или «три мира славянского мифологического миропонимания». «Правь» – мир светлых богов, божественный закон, «Навь» – обитель тёмных божеств, «Явь» – явный, земной мир, мир людей.

←2

Волхв (др.-рус. вълхвъ «кудесник, волшебник, гадатель») – древнерусские жрецы, осуществлявшие богослужения и прорицавшие будущее. Слово волхв родственно старо-славянскому «говорить сбивчиво, неясно; бормотать», из чего следует, что волхвы выполняли роль прорицателей и лекарей, главным средством магической практики которых было слово

←3