Светочи Тьмы

Ноябрь выдался сразу снежный, как будто в противовес непривычно жаркому сентябрю. Тем уютнее было сидеть перед разожженным камином в кофейне Эммы Львовны. Сама Эмма Львовна деликатно держалась на расстоянии, понимала, что все, что ей следовало знать, они с Артёмом ей уже рассказали. И ей, и директору Чернокаменского архива Ивану. А вот эта конкретная встреча должна была быть приватной, чтобы без посторонних, чтобы без лишних ушей. Потому Эмма Львовна сразу сделала все возможное, чтобы гостям было хорошо и комфортно: выставила на стол огромное блюдо со своими фирменными пирожками и внушительного вида кофейник. А потом, немного подумав, поставила перед Мирославой чашку глинтвейна, а перед Самохиным и Артёмом непочатую бутылку виски. Судя по восторженному взгляду Самохина, виски был весьма и весьма.

– От нашего стола вашему! – сказала Эмма Львовна и подмигнула. – Если что, зовите! У меня, знаете ли, еще дел невпроворот.

Не было у Эммы Львовны никаких дел, кофейня стояла пустая. Мало того, кофейня была закрыта. Мирослава подозревала, что именно из-за них, из-за вот этого предстоящего разговора. Чудесной женщиной оказалась Эмма Львовна, чудесной и чуткой.

– Ну что? – спросила Мирослава у Самохина, как только они остались одни.

Самохин глянул на нее с легким неодобрением, взял с блюда пирожок, придвинул к себе чашку с кофе и только потом заговорил:

– Ну все, – сказал, откусывая от пирожка. – Сложилась картинка. И у меня сложилась, и у следствия.

– А с нами поделитесь? – поинтересовался Артем.

Сам он в это время разливал по бокалам виски. На руках его были лайковый перчатки. Он по-прежнему надевал их «в люди», но дома уже обходился без них. Получилось у него это не сразу, Мирославе пришлось уговаривать и заверять, что шрамы украшают мужчину. Уж точно не портят! Хотя самой ей тоже первое время приходилось тяжело. Достаточно было одного лишь взгляда на шрамы Артёма, чтобы сорваться в прошлое, как в бездонную пропасть, чтобы начать вспоминать и переживать все снова и снова. Иногда ей казалось, что Артём носит эти чертовы перчатки не для себя, а для нее, чтобы не было этих падений в пропасть. Ничего, как-то пообвыклись, приспособились.

Привыкать и приспосабливаться им теперь приходилось постоянно, потому что решение жить вместе – это, знаете ли, весьма серьезное решение! Особенно, когда вот так: с наскока, безо всяких там прелюдий, почти не сговариваясь.

Как-то так вышло, что решение это Мирослава отдала на откуп Артему. Как-то так вышло, что несколько недель сама она была неспособна принимать никакие решения. Это были тягостные дни ожидания и страха перед неизвестностью. Это были прекрасные дни взаимного узнавания и взаимного доверия. В общем, много всякого было намешано в их первые дни.

– Поделюсь! – закивал Самохин. – Господи, до чего ж вкусно! Мирослава… Сергеевна, да ты вот тоже сядь на пенек – съешь пирожок! Худющая стала! Одни глаза на лице!

Мирослава улыбнулась, злиться на Самохина у нее никак не получалось, с каждым днем он нравился ей все сильнее и сильнее. Особенно после того опасного и неоднозначного решения, которое могло стоить ему карьеры.

Слово свое старший следователь Самохин сдержал. О темном прошлом дяди Мити не узнала ни единая живая душа. Разумеется, кроме них с Артемом. Были опасения, что заговорит Всеволод Мстиславович, что начнет каяться и тянуть с собой на дно своего школьного дружка. Но Горисветов старший хранил молчание. Как сказал Самохин, у него нынче хватало других проблем. У него и у своры нанятых им адвокатов. Теперь его дальнейшее благополучие напрямую зависело от того, выживет ли дядя Митя, а еще от показаний Мирославы. Самохину удалось устроить им одно единственное свидание, такое, чтобы без камер и свидетелей. Пяти минут им обоим хватило, чтобы принять решение. Каждому свое. Мирослава защищала дядю Митю. Горисветов защищал собственную шкуру. Тот разговор нельзя было назвать приятным, но друг друга они поняли и пакт о ненападении заключили.

Было ли это решение правильным, Мирослава не знала и не хотела знать. Наверняка она знала лишь одно: теперь уже от нее зависела жизнь дяди Мити.

Он выжил! Какую цену заплатил, никто и никогда не узнает, а сам он никому никогда не расскажет. Даже ей, Мирославе. Шесть часов на операционном столе, две недели в реанимации, долгий реабилитационный период, который еще не закончился, но уже давал свои результаты. Дяде Мите больше не быть крепким и быстрым, но в его силах прожить еще долгую и, может быть, счастливую жизнь.