Световой человек в иранском суфизме

Всё то, что мы попытались обозреть здесь поверхностно, могло бы быть дополнено другими текстами, куда более доступными, чем те, которые были только что рассмотрены. Достаточно напомнить отрывки из «Федона» и «Тимея» Платона, комментируемые в четвёртой главе третьей «Эннеады», где Плотин рассуждает о daimon paredros, которому вверены наши судьбы и который руководит нашей душой и при жизни, и после смерти. Можно также упомянуть о великолепной разработке этой темы у Апулея (De deo Socratis, 16), говорящего о высшем чине даймонов, каждому из которых доверено водительство отдельной человеческой личности в качестве её свидетеля (testis) и надзирателя (custos). Не менее интересны для нашего исследования тексты Филона Александрийского, где Нус рассматривается как истинный человек, как «человек в человеке». Этот homo verus обитает в душе каждого из нас, и мы видим в нём то архонта и царя, то судию, увенчивающего нас за победы в жизненных битвах; при случае он может исполнять роль свидетеля ( ) и даже обвинителя[43]². Упомянем, наконец, и понятие сакшин, встречающееся в двух Упанишадах[44]³. Этот «человек в человеке» тоже предстаёт свидетелем-очевидцем, присутствующем при всех наших деяниях и внутренних переживаниях, происходят ли они наяву, во сне или в состоянии экстаза: «Две птицы, соединённые вместе друзья, льнут к одному и тому же дереву — одна из них поедает сладкую ягоду; другая смотрит на это, не поедая». Сакшин — это Вожатый; человек смотрит на него и сливается с ним по мере того, как сходят на нет все его изъяны и пороки, и он становится гомологом Совершенной Природы, шахидом в форме света.

Нам уже не раз встречалось слово «свидетель» ( , testis, шахид), позволяющее осознать, что общего можно усмотреть в последовательных явлениях одного и того же Лика — от зороастрийской Даэны до суфийского шахида. Там, где этот свидетель становится, как у Наджма Кобра, очевидцем теофании, его звание повышается или понижается в зависимости от того, каким это явление предстаёт душе визионёра, — видит ли она в нём свет или, напротив, одну сплошную тьму, и таким образом способствует или мешает своей собственной духовной реализации. Поэтому «Свидетель небесный» может именоваться «мерилом сверхчувственного» (мизан аль-гайб); следовательно, «деву красоты» тоже позволительно считать этим «мерилом», поскольку она удостоверяет способность или, напротив, неумение души увидеть в красоте прежде всего теофанию.

Все указания приведённых здесь текстов сходятся на эпифании этого Лика, чьи многоразличные имена скорее раскрывают, чем утаивают его подлинную сущность: Ангел или Солнце философов, Даэна, Совершенная Природа, личный наставник или сверхчувственный Вожатый, и т.д. Именно эти совпадающие свидетельства определяют контекст феноменологии визионёрского опыта в иранском суфизме, где цвето-световые феномены неразрывно связаны с явлением личного духовного Вожатого (шейх аль-гайб у Наджма Кобра, остад гайби у Семнани). Важно отметить, что все примеры этого опыта сводятся к одному и тому же типу духовного посвящения, глубоко индивидуальному и личному. Кроме того, подобно слиянию светового человека со своим Вожатым, своей небесной ипостасью и трансцендентным «измерением» его сущности, этот опыт как ориентирован и ориентирует в определённом направлении, которое можно обозначить лишь посредством символов, символов Севера.

Мы пытались показать, от каких духовных структур и предпосылок зависит освобождение светового человека, Прометея-Фоса. Сам ход этого освобождения поможет нам теперь уточнить ориентацию, от которой оно зависит. Важно уяснить, какой именно области принадлежит и откуда нисходит личный сверхчувственный Вожатый, образующий чету со своим земным двойником, — области, откуда происходит и Фос и куда он должен вернуться вместе со своим Вожатым. У Наджма Кобра появляется образ колодца, куда был брошен изгнанник из рассказа Сохраварди. Подлинное освобождение из глубины колодца начинается в тот миг, когда над его устьем вспыхивает сверхъестественный зелёный свет. Сохраварди указывает нам и на время этого явления, и на то направление, в котором движется его участник в ходе радикальной индивидуализации, переживаемой как слияние с личной световой Формой. Полуночное солнце и небесный полюс — эти символы сопрягаются воедино, указуя нам направление на мистический Восток, то есть Пра-восток, который надо искать не на востоке наших земных планисфер, а на вершине Космической горы.

Глава III ПОЛУНОЧНОЕ СОЛНЦЕ И НЕБЕСНЫЙ ПОЛЮС

1. Космический север и «восточная теософия» Сохраварди