Светозары

— Правду говоришь! Есть така деревня! — оживилась, продолжая свой рассказ, Марьяна. — А доля наша рыбацкая, она, должно, повсюду одинаковая. Счас-то маленько полегче стало, а в войну… Мало того — работа тяжелая, дак ведь одеться-обуться не во что было. В пимах нельзя, потому как в любой мороз на мокром снегу робишь: лунку выдолбишь, вода и хлестанет из нее. А чёсанки с галошами, — где их ваять? И вот смеху однажды было — за животики все взялись… Придумала какая-то умная голова поршни. Ну, это навроде полусапожек, тока из невыделанной кожи. С району, что ли, привезли, выдали нам, рыбачкам, — до того ловкая обувка, хоть на танцы в ней иди. А вот на льду в первый же день подвела, окаянная! Только чуток в мокро попала — сразу и промокла наша обувка. Раскисла, осклизла — ступаешь в ней, дак как по коровьему дерьму. Одно слово — из невыделанной кожи… Ноги у нас сразу леденеть стали, да хорошо еще от берега недалечко тоню закидывали. Вышли на берег, камышу насекли, костер большущий разложили, а сами разлеглись вокруг него, да поршни-то свои в самый огонь норовим, чтобы ноги скорее отогреть. И хорошо так сделалось, детство припомнилось: набегаешься, бывало, зимой на улице, прибежишь домой, а ноги, как ледышки. Мамочка разует тебя, возьмет ножонки в свои теплые ладони и та-ак ласково сожмет… Чую, чем больше нагреваются и сохнут мои поршни, тем пуще сжимают ноги. Вот уж стиснули так, что невтерпеж. Вижу, не я одна, другие бабы у костра завозились, разуваться давай, да не тут-то было: ссохлись, намертво осели на наших ногах треклятые поршни! Поверишь, какие бабенки дак ударились в рев: и ноги больно, и ножом жалко обувку пороть. Вот и катаемся круг костра — кто воет, кто хохочет. Со стороны бы кто глянул — ей-богу, кондрашка бы хватила от перепугу. Не знаю, чо и делали бы, если б не дедушка Гусь. Помер недавно, царствие ему небесное, а в войну норильщиком в нашей бригаде был. «Лезьте, бабы, в воду! — кричит. — Бегите к проруби и опускайте поршни в воду!» А какое там «бегите»! Шагу ступить никто не может. Вот и потащились по льду, кто ползком, кто на карачках. А дедушка Гусь, — он в пимах был, на поршни не позарился, — сзади с веревкой идет да подстегивает, если какая бабенка отставать зачнет… Ох, и смеху же было, на всю деревню! Но это опосля, а тогда мы до проруби кое-как дотащились, ноги в воду опустили да часа два просидели на льду, покеда поршни наши не отмякли! Почитай, вся бригада от простуды слегла… Тут тебе и смех, тут тебе и грех…

Марьяна замолчала и долго так сидела, уставившись на огонек в печурке. Молчание стало неловким, а мне так хотелось узнать историю Марьяниной любви к тому хрипатому мужику, из-за которого она, видимо, хотела утопиться. Кто он, этот мужик, и что между ними произошло? Кажется, никогда и ничья судьба меня еще не интересовала так остро. Но не спросишь же об этом, а сама Марьяна молчала.

Я сходил и принес еще охапку камыша, в избушке нашелся старый чугунок, в котором можно было вскипятить чай. Даже сухой пучок лабазника — душистой болотной травки — оказался подоткнутым под стрехой: прекрасная заварка!

Чай был готов, а Марьяна все так же недвижно и молча сидела у печурки, словно задремала.

— А я вот недавно прочитал книжку про любовь, — начал я, как мне казалось, издалека, хитро и осторожно. — «Анна Каренина» называется. Во была любовь дак любовь! Под поезд бросилась баба, Анна Каренина, то есть…

Марьяна взяла поданную кружку с чаем, пристально поглядела на меня.

— Бросилась под поезд? — переспросила она. — Значит, припекло бабе… Расскажи?

Я начал сбивчиво рассказывать и тут с ужасом понял, что пересказать толстовский роман невозможно. Все перед глазами мельтешат, — и Анна Каренина, и Вронский, и Левин, и другие, но что о них рассказывать, если они, как все живые люди, ходят, разговаривают, смеются, переживают… Как об этом рассказать, чтобы было интересно?

— Да ты не о том, — с досадой прервала мой запутанный рассказ Марьяна. — Ты объясни, почему она под поезд бросилась?

«А правда, почему?» — подумал я и сердито сказал:

— От любви и бросилась. Неужели не понятно?

— Дурак, — спокойно сказала Марьяна. — От любви рази умирают, если любовь нормальная? От любви расцветают, наоборот. Знаешь песню: «Без любви и цветы сиротливо цветут»? Правильная песня… Ну, а бывает такая любовь, что вспомнишь — и то по-волчьи завыть хочется. Вот послушай. Ты уже большой парень, поймешь…

«Ага, клюнула! — возликовал я про себя. — Что и требовалось доказать!»