Светозары (Трилогия)

— Так мы живем-то не разбери-пойми, — откликнулась бабушка Федора. — На два двора: нынче — здесь, завтра — там… Оно и в одной бы избе хватило всем моста, но огород тогда обрезать могут на ихней-то усадьбе, вот ведь беда… Да ты садись с нами, перекуси, чем бог послал.

— Ой, что вы! — спохватилась девка. — Мне вон еще скока повесток-то разносить, — она тряхнула пачкой мелких бумажек. — Это вам, теть Марусь, это — Федоре Арсентьевне… Строго нынче у нас, расписаться надо…

— Дак, а што за повестки? — важно ставя в списке вместо росписи свой крестик, спросила бабушка. — Не на фронт ли меня, старуху? Сказывают, с японцами заваруха зачалась, а мужиков-то, поди, уже тю-тю.

— Какой фронт, хуже… На собрание надо явиться, — Нюшка полистала свои бумажки, вытащила еще одну, спросила: — Прокосов Сергей Павлович здесь? Ему тоже…

— Эт кто еще такой? — выпучилась бабушка.

— Не Сережка ли наш? — догадалась мама.

Ложка дрогнула в моей руке, я почувствовал, как краснеют, набухают мои уши. Опасаясь, не разыгрывают ли меня, с недоверием взял бумажку, а в ней — черным по белому: «Уважаемый Прокосов Сергей Павлович! Просим Вас явиться сегодня в 14.00 на бригадное собрание колхозников, посвященное предстоящей уборке урожая».

Вот так-то! Знай наших!

2

Правда, гордости моей малость поубавилось, когда, выйдя на улицу, я узнал, что такие же приглашении получили все мальчишки, кто работает в колхозе, помогает как-то взрослым.

Задолго до начала собрались мы возле клуба. Клуб — это бывшая старинная церковь, круглая и высокая, нацеленная маковкой в поднебесье. В школьном учебнике есть рисунок ракеты, на которой люди собирались в будущем лететь в космос. Так вот, маленькая церковка наша точь-в-точь походила на ракету — вся какая-то летящая, устремленная ввысь. Может, тот, кто строил ее, больше думал не о земном, a о том, как взлететь к богу на небо?

Церковь стояла посередине деревни и как бы собирала ее вокруг себя. Казалось, убери церковь, и деревня рассыплется, раскатится избенками в разные стороны. Это сейчас, облупленная до кроваво-красных кирпичей, с ободранным куполом, — и то она, церковь, выглядит необычной и красивой. А какой она была тогда, когда гордо мчала ввысь свой золоченый крест! Один раз дедушка Семен брал меня с собою в церковь, еще совсем маленького. Помню, было там много каких-то черных старух, поп тоже был в черном и длинном старушечьем платье, это меня рассмешило, дед больно дернул за ухо, и я задал такого ревака, что он на руках выволок меня из церкви, надавал подзатыльников, а по дороге домой долго матерился и в бога, и в креста.

Церковь закрыли перед самой войной. Закрыть-то закрыли, но никто из деревенских не соглашался лезть на купол и снимать крест. Ходили слухи: кто полезет — непременно упадет и расшибется. Крест стоял, пока не приехал из райцентра, закончив там курсы механизаторов, удалой парень Сенька Палкин.

— Это мы запросто, — сказал он председателю сельсовета. — Гони четверть сивухи.

Председатель помялся, в затылке почесал, да делать нечего: не самому же на церковь лезть. Принес бутылку магазинной водки, сургучом запечатанную. Сенька зачем-то понюхал бутылку, взболтал и глянул на свет:

— Она, окаянная!

Пока мужики сколачивали и связывали для удлинения лестницы, Сенька, спрятав бутылку во внутренний карман пиджака, ходил вокруг церкви, сосредоточенный и важный. Что-то прикидывал, хмурился. Стали собираться люди — сперва мы, вездесущая ребятня, потом старухи, вскоре чуть не все село собралось.

— Неужели полезешь, бесстыжая харя? — спросила из толпы Сенькина мать, всю жизнь битая мужем, а потом и собственными детьми, кривая старуха.

Сенька подошел к ней, попросил ласковым голосом:

— Уходите отселя, маманя. А то черепок раскрою…

Мать исчезла за спинами старух — как ветром сдуло.

Длиннющую лестницу приставили к церковной стене, закрепили веревками, и Сенька полез. Благополучно добрался до узкого карниза, откуда начиналась луковка купола. Размотал с пояса шпагат с петлей и грузиком. Стал кидать петлю вверх, стараясь зацепиться за крест. Долго кидал, никак не удавалось, но Сенька не привык, видать, отступать.

Наконец петля захлестнула нижнюю перекладину креста. Сенька с кошачьей ловкостью полез вверх, прижимаясь к куполу и извиваясь всем телом. Но чем выше он поднимался, тем медленнее перебирал руками шпагат. Устал, не рассчитал силенки.

Толпа стояла, затаив дыхание, — слышно, как муха пролетит. Сенька повис на самой крутизне купола, замер… и с ревом полетел вниз.

— Все!! — единой глоткой выдохнула толпа.

Но Сенька каким-то чудом успел схватиться за карниз, повис на руках. Он пытался подтянуться, хрипел и бестолково сучил ногами, как подвешенная на удавку кошка.

— Сеня-а, сыно-ок! — в страшном крике зашлась его мать и, раскинув руки, бросилась к церковной стене, будто могла поймать падающего сына.

— Лестницу! — догадался кто-то из мужиков.