Свежеотбывшие на тот свет

Хотя был уже август (1998 год), её тексты в Литинституте прочла приёмная комиссия, и её взяли, решили взять, спасибо Сергею Николаевичу.

Сейчас он умер, и Настя из моей жизни ушла (точнее, я сам её ушёл), и вот сижу я и делаю единственное, что мне лучше всего удаётся, – пишу, скользя шариковой ручкой по дешёвой бумаге, воссоздаю не такое уже давнее, хотя уже и несвежее – 20 лет, прошлое.

– Берём твою пассию! – сказал мне Сергей Есин, когда я пришёл к нему за результатом. – Очень уж талантлива. Нельзя не взять.

Прошли какие-то годы, я и в тюрьме отсидел, и в лагере, и всё ещё спал с Настей, хотя уже отношения умирали, и я огрубел за решёткой, и она окаменела без меня. Потом расстался.

Сергей Николаевич был тогда, когда пригласил меня в Гатчину, ещё ректором Литературного института. Я вышел из лагеря в июле 2003-го, а в феврале поехал на первый и единственный в моей жизни кинофестиваль – «Литература и кино» он назывался и проводился именно в Гатчине.

Я поехал со своим главным охранником, можно сказать пышнее – руководителем службы безопасности Михаилом Шилиным. А на хрена поехал, чёрт его знает. Когда ты выходишь из лагеря, то тебе просто хочется жить, двигаться. Помню, что в поезде в несколько вагонов которого нас загрузили, то был сидячий поезд в Петербург, ко мне подошёл седой пожилой мужчина и, назвав себя (имени я не уловил, так как поезд стучал, а писатели и люди кино кричали, выпивали даже), упомянул что я когда-то шил ему брюки из польского вельвета. И тут я его вспомнил. Мирон Черненко, кинокритик родом из Харькова, специалист по польскому кино, из круга моей первой жены Анны Моисеевны.

Мне так не хотелось беседовать с седым бледным одутловатым человеком, что я предложил ему перенести наш разговор в Гатчину. Когда доедем, поселимся, и несколько дней у нас будет. Он как-то обречённо, как мне показалось, поглядел, согласился и прошёл на своё место.

Сбор у нас был на привокзальной площади Московского вокзала в Петербурге, и мы с Михаилом стояли среди шумной толпы этих «гражданских» женщин в пончо и шляпах, разбухших от времени и переедания мужчин, обменивались впечатлениями от их неорганизованности.

Как вдруг. Меня даже качнуло вместе с толпой, кто-то свалился нам с Мишкой прямо под ноги. Пригнали тележку носильщика, куда-то повезли тело. Слухи стали циркулировать, что умер. Сердечный приступ. Черненко. Кинокритик.

Я поделился с Михаилом угрызениями совести, мол, мне следовало с ним поговорить прямо в поезде.

– Ну, вы ж не знали, что он упадёт и умрёт, – оправдывал меня Михаил.

– Ну да, не предвидел, – согласился я, но всё же был растерян.

Потом был фестиваль. Беременная соблазнительная студентка Литинститута в ботиночках бродила рядом, возбуждая.

Я иногда пил водку в буфете в обществе Михаила. Хотя фестиваль щедро одаривали коньяком ежедневно.

Люди там были скучные. Волочкова – ещё, видимо, не та, что сегодня, но скучно-целомудренная и твёрдая, стояла, окружённая мужчинами. В один из дней вместе с польским режиссёром Занусси в машине с водителем мы отправились: я, Занусси и Михаил во дворец Павла Первого.

Тогда дворец ещё не облицевали, и он был не жёлтый, как сейчас, а цвета шинельного сукна. И музей только начинался, и посетители ещё не ходили, пара комнат были только музеем, где мне приглянулась вишневого потёртого бархата подушечка, на которую Павел ставил ноги, сидя на троне. Трон был выставлен рядом с подушечкой, но он не был подлинным троном, а вот подушечка да, на неё ставил ноги Великий Павел.

Так что именно Есин ответственен, он свёл меня с Гатчиной и с самым странным императором в русской истории.

Что представлял из себя Сергей Николаевич Есин? Это был человек выше среднего роста, средней упитанности, в наш век брюхатых мужчин его можно было даже назвать стройным. Он мне устроил несколько (две или три, уже не помню) встреч со студентами. На этих встречах я говорил чёрт знает что. Половина юных литературных умов, я так понимаю, сочла меня сумасшедшим, ещё четверть – большим эксцентриком, и только, может быть, четверть – чёрным солнцем русской литературы.

Моя шестнадцатилетняя «пассия» на мои выступления не приходила, должно быть, стеснялась, так что моя наилучшая сторона быстрого остроумного полемиста и бравого публичного оратора так и осталась для неё неведома. Я думаю, я сохранился в её памяти как похотливый фавн, постоянно домогавшийся её свеженькой плоти.

А да, Есин. У него было несколько бородавок на лице, и он носил песочного либо коричневого цвета костюмы. Если мерять по типажам, то, несмотря на то, что нас разделяли лишь восемь лет возраста, он принадлежал безоговорочно к поколению моего отца, это точно. Может быть, потому уже, что он был литературный чиновник, ректор вуза, а я, кто я? Шпана, голь перекатная. Франсуа Вийон, штаны с прорехами. Теперь я вот думаю, а не от него ли была беременна та соблазнительная студентка в ботиночках?