Свежий начальник

Насекомое, взлетая и опускаясь, поспешило к берегу. Вадим пошел следом. У воды насекомое еще покружилось, спикировало и прилипло лапками к мелкой волне. Вадим сел на камень и стал смотреть, как вприпрыжку, сопротивляясь ветру, насекомое выбирается на сушу.

IV

Поднявшись из воды, Морик не сразу понял, что умер, но со временем все больше убеждался в этом. Он испугал мальчика, сидевшего на берегу. И лицо, и лысина, и руки Морика стали синими, как будто приобрели тот предутренний оттенок трехмесячной давности, когда Морик прыгал с моста.

Мальчик встал и попятился в сторону зарослей. Морик пошел за ним. Он раздвигал мокрыми руками тяжелые пахучие соцветия конопли, но не мог почувствовать ее запах, потому что не дышал.

«Такое богатство… На виду у всех…», — удивлялся он.

От реки и до кварталов за дорогой, вокруг прудов и до длинного забора нефтеперерабатывающего комбината, за которым ревел, как сопло самолетного двигателя, факел, — везде росла созревшая конопля.

Мальчик все пятился. Морик срывал по ходу масляные шишки и разминал их в пальцах.

В самом центре поля, где конопляные елки были выдраны и сложены в кучу около высохшей яблони, мальчик остановился…

— Вы можете пожить тут, — сказал он, приподнимая охапку стеблей, прикрывающих вход в шалаш.

— Как тебя зовут? — спросил Морик.

— Вадим…

Морик забрался внутрь, лег. Он слышал, как Вадим побежал к дороге, загляделся на пятиконечные листья, свисающие с потолка, и стал продумывать свой новый бизнес-план.

Морик лежит не шевелясь, так, как он лежал бы на дне реки… Лежал бы весной, летом, осенью… и зимой, когда покрытая радужной пленкой поверхность все-таки замерзает, и только у опор остаются проталины. Он смотрит вверх и сквозь воду и лед видит самого себя, идущего по мосту… И вот он уже там, но он кто-то другой, и он морщится от зимнего ветра, и что-то напевает про себя… На проезжей части — пробка. Но вот со стороны Капотни, где на горизонте вспыхивает факел, приходит шум, и он заглушает гудки автомобилей, и мост кренится под его напором… И в этом шуме приказ:

— Ко мне! Мои животные! Ко мне!

Морик открыл глаза, уже было утро. Трое мальчиков сидели на корточках у входа в шалаш и разглядывали его.

— Привет, Вадим! — узнал одного из них Морик. — Пацаны, у вас есть мелочь?

— Зачем? — спросил Вадим.

Морик вылез из шалаша, огляделся.

— Купите мне упаковку спичек… десять коробков. Вы их потом сможете продать по пятьсот рублей каждый!

Вадим с друзьями отошли посоветоваться. Оглянулись и стали продираться к тропинке.

— Не верите?! — крикнул им вслед Морик.

Ребята вернулись через полчаса. За это время Морик нашел на ближайшем островке мусора изогнутый жестяной лист и целлофановый пакет, его он набил коноплей.

Спички из коробков вытряхнул, развел костерок. Подсушил на жестяном листе шишек, сделал самокрутку из газетной бумаги.

Вадим с друзьями следили за ним молча. Морик покурил, отбросил окурок и произнес:

— Беспонтовка!

Он уговорил ребят сбегать за молоком и, оставшись один, до ночи варил в найденной кастрюле коноплю. Когда она разваривалась, он добавлял еще, до тех пор, пока молоко не превратилось в кашу. Накрыв варево картонкой, Морик оставил его стынуть.

Под утро Морик отжал из каши оставшуюся жидкость. Молоко стало грязно-зеленым, маслянистым, почти коричневым. Он выпил его.

В тот день Вадим пришел на поле без друзей. У шалаша он увидел костровище и оставленный Мориком жмых — зеленые комки, пронизанные черными семечками. Вадим заглянул в шалаш. Морик лежал на спине.

— Я придумал! Продавать надо больше и дешевле! — хохотал он. — А бесплатных пакетов можно набрать в «Ашане»!

V

Мать тогда впервые уехала в деревню. И в конце августа, когда в квартире стало прохладней, чем на улице, опустели оба холодильника, когда и на кухне, и на балконе скопилась протухшая посуда, я решил найти Люблинское поле. Я знал, что надо идти в сторону Капотни, что ориентиром станет горящий на горизонте факел. И, собираясь, представлял, что это логово чудовища, которое жило там еще до Москвы, до Капотни, и в море конопли до сих пор сидит тот, кто приказывает:

— Ко мне! Мои животные! Ко мне!

Было солнечно. В сандалиях на босу ногу, в черной футболке, с рюкзаком за спиной я вышел из дома, дождался троллейбуса и, проскочив на нем пыльные Нижние поля, вышел на Люблинской улице.

Дальше можно было пересесть на тридцать пятый автобус, но по улице Верхние поля я решил идти пешком. Эта узкая улица, по которой то и дело проносились грузовики, упиралась в окружную дорогу.

Я работал на Верхних полях, сразу после смерти отца. В подвале и на первом этаже ПТУ фирма делала школьную мебель. Я там был и слесарем, и столяром, и маляром. Сдружился с молодым неонацистом в красивой черной форме.

Я шел и вспоминал, каким интеллигентным и сдержанным юношей был этот неонацист. Как лихо он носил черный берет со значком партии. Я тогда даже жалел, что моя фамилия не годится для неонацизма.