Свежий начальник

Первые конопляные кустики стали появляться уже на подходе к этому ПТУ. Между ракушек во дворе, на стройплощадке за забором, в дорожном кармане заброшенной бензоколонки. Я их не срывал. Хотелось добраться до поля, не волнуясь за содержимое рюкзака. Волноваться я буду на обратном пути. В рюкзаке вообще не должно быть ничего лишнего. Все ценное: ключи, сигареты, деньги — рассовано по карманам. В случае чего рюкзак придется выбросить.

Застройки становились редкими, вдали высились замкадовские микрорайоны. И с того места, где доминировал надо всем огромный прямоугольник — торговый комплекс «Москва», — уже был виден факел, искажающий воздух своим жаром. Осталось пересечь песчаную пустошь и последнюю линию высоток, за которой и вытянулось вдоль нефтеперерабатывающего комбината Люблинское поле.

Светофор, зебра, холмы, поросшие кустарником, между ними въезд для грузовиков — это точка входа.

Я скрылся за насыпью, и надо мною развернулось небо, не прикрытое зданиями. Какое-то время я даже не оглядывался по сторонам в поисках конопляных елок, а просто смотрел вверх: небо было не по-городскому большим, ярким, с грозой, нарождающейся где-то за Белыми дачами. И никого вокруг. Только шмыгнет под ногами крыса, залают встревоженные грузовиком собаки, или выдаст орудующего на окраинной делянке гопника мелькнувший в его зеркальных очках солнечный зайчик.

Мне надо было торопиться, пока не пошел дождь. Я окунулся в самое море конопли. Сдирал вершки, складывал их в пакет, утрамбовывал. Пропотел, руки покрылись липкой зеленью, одежда — репейниками и какими-то странными семечками, которые цеплялись за футболку двойными крючками.

Люблинская конопля растет на песке, на мусоре, десятилетиями свозимом сюда, на ржавых трубах, на покрышках, на карбюраторах, на целлофане, на бетонных блоках…

Я специально не взял с собой воду и не курил на поле. Вода и сигарета будут мне наградой, когда я вернусь в город.

Между холмов видно дорогу, светофор — это точка выхода.

Я отряхнулся, поплевал на руки и, как мог, оттер конопляный сок о джинсы.

Я шел, держа рюкзак на вытянутой руке со стороны обочины, если я замечу милицию — рюкзак надо будет выкинуть. Что государство сделает со мною, если обнаружит в моем рюкзаке килограмм конопли? Я не хочу знать!

Особенно страшно, когда выходишь из-за прикрытия на дорогу. Везде чудится засада, и любая синяя рубашка кажется в перспективе следователем, прокурором и судьей.

В палатке я купил бутылку воды. Попил, закурил сигарету. Дошел до торгового комплекса, от которого шла маршрутка прямо до дома. Допил воду. Еще покурил. И вот, уже сидя в «четверке», я сжимал благоухающий рюкзак на коленях и напевал привязавшуюся ко мне в последнее время песенку:

«Усталая женщина едет домой — греть свое тело… мудрая женщина едет домой — ласкать свое тело».

VI

С жильем у Вадима сложилось. К двадцати пяти годам он оставил родителей в квартире с видом на коптящий капотненский факел и перебрался в двухкомнатную распашонку на пятом этаже в старом Марьино. Все там было: и рынок под боком, и детский сад, и школа, и ночная палатка в двух шагах от подъезда… только весной, когда в Курьяново прели мелиорационные поля, воняло серой.

С вторичным жильем всегда есть сложности. К Вадиму еще во время ремонта заявлялись оперуполномоченные. Прежнего жильца то ли повесили за долги и сбросили в реку, то ли тот сам утопился.

«А может, он и сейчас мыкается по вокзалам», — думал Вадим, просматривая ипотечные документы и в очередной раз прикидывая сумму, которую ему надо выплатить за следующие десять лет.

Вадим вспомнил, как приютил бомжа в шалаше на конопляном поле. И не то, чтобы Вадим всегда вспоминал именно этот эпизод из своего детства. Было и другое: как порвал гвоздем подмышку, играя в сифака на стройке, как перевернул парту на уроке биологии… Но все это мелочи. А тогда, с Мориком… это был его первый бизнес.

Морик отправил его с друзьями в «Ашан» за бесплатными пакетами…

Шалаш он превратил в склад, площадку перед шалашом — в сборочный цех. Ребята срывали конопляные шишки с кустов. Морик расфасовывал.

Было жарко, пили кока-колу из стеклянных бутылок. Бизнес налаживался.

С первым клиентом встречались прямо на поле — какой-то охотник за беспонтовкой поленился сам ее собирать. И таких было много.

Вадим носил пакеты старшим во дворе, к памятному камню в Марьинском парке, и даже ездил на автобусе в Кузьминский лес, где у него отобрали и товар, и деньги.

Морик говорил, что бизнес у них сезонный, что надо косить, пока не кончилось бабье лето. Он повязывал на голову красно-белую заградительную ленту, раскидывал руки, бросался на коноплю и кричал:

— Ко мне! Мои животные! Ко мне!

А потом шел к бомжам, селившимся у подножия факела, и предлагал им за водку обрывать кусты по краям поля, чтобы коноплю не было видно с дороги.

К концу сентября поле сильно поредело. Вместо душистого зеленого моря к небу вытянулись голые сухие прутики. А в шалаше уже не осталось места даже для Морика — все было завалено пакетами с утрамбованными шишками.