Священная книга оборотня

Но зато и завоевание ничтожно — чувства нынешних моргателей глазами неглубоки, и органчики их душ играют только собачий вальс. Вызываешь в таком человеке самый мощный ураган, который он способен вместить, а урагана хватает только на то, чтобы принести тебе несколько мятых стодолларовых бумажек. И еще надо следить, чтобы они не были разрисованы, порваны или, упаси бог, выпущены до восьмидесятого года. Вот так.

* * *

Александр позвонил через два дня, как обещал. Я взяла трубку еще во сне, совершенно не сомневаясь, что это он.

— Алло.

— Ада, — сказал он, — ты?

— Ада?

Я точно помнила, что так не называла себя никогда.

— Я буду называть тебя Ада, — сказал он. — Это ведь можно считать уменьшительным от Адель?

В имени могло крыться два полярных смысла — «ад А» и «А да». Это волновало. Удивительнее всего, что раньше такое никогда не приходило мне в голову.

— Хорошо, — сказала я, — называй, если хочешь.

Лучше переходить с «вы» на «ты» незаметно, не заостряя на этом внимания, так как в разных культурах ритуалы сильно отличаются, а все их запомнить невозможно. Я сформулировала это правило около полутора тысяч лет назад, и оно ни разу меня не подводило.

— Я хочу тебя видеть, — сказал он.

— Когда?

— Прямо сейчас.

— Э…

— Тебя ждет моя машина.

— Где?

— У трибун.

— У трибун? А как ты узнал, где я…

— Это несложно, — усмехнулся он. — Михалыч тебя довезет.

В дверь громко постучали.

— Вот, — сказал Александр в трубке, — это он. Жду тебя, мой цветок.

Он повесил трубку. Мой цветок, подумала я, надо же. Считает меня растением. В дверь опять постучали, на этот раз настойчивее. Такая предупредительность граничила с наглостью.

— Адель, — позвал из-за двери знакомый голос. — Ты тут? Я по прибору вижу, что тут. Эй!

Он постучал еще раз.

— У тебя тут знак висит «не влезай, убьет». Может, ты влезла, и тебя убило? Ты живая? Отзовись! А то я дверь сломаю!

Идиот, подумала я, сейчас же народ сбежится. Хотя нет, еще слишком рано… Но все равно лучше было не рисковать. Я подошла к двери и сказала:

— Владимир Михайлович, тише! Сейчас отопру, дайте только одеться.

— Жду.

Я быстро оделась и оглядела свое жилище — кажется, ничего компрометирующего на виду не было. И как он только меня нашел? Следил, что ли?

— Открываю…

Михалыч вошел и несколько секунд моргал, привыкая к полутьме. Затем огляделся по сторонам.

— Ты чего это, здесь живешь?

— Ну да.

— Что, в газовом вводе?

— Это не газовый ввод. Там просто табличка на входе, чтобы у людей вопросов не было.

— А что это вообще такое? — спросил он.

— В каком смысле?

— Ну, у каждого места есть свое предназначение. Что это за помещение?

— Я помещений не люблю, — сказала я. — Мне не нравится, когда меня помещают. Это пустое место под трибунами. Сначала тут склад был. Потом все перегородили, за стенкой сделали трансформаторную подстанцию, а про эту часть забыли. Ну, не просто так забыли. Пришлось, конечно, постараться…

Я выразительно пошевелила в воздухе пальцами. Шевелить, конечно, надо было не пальцами, а хвостом, но я не собиралась посвящать Михалыча во все подробности своей трудной судьбы.

— Отопление-то хоть у тебя есть? — спросил он. — Ага, вон вижу, обогреватели. А где туалет?

— Вам что, хочется?

— Нет, просто интересно.

— Надо по коридору пройти. Там еще и душ.

— Ты правда в этой конуре живешь?

— Почему конура? — сказала я. — По планировке больше мансарду напоминает, как у адвоката или политтехнолога. Loft, это сейчас модно. Потолок здесь косой, потому что сверху трибуны проходят. Романтично.

— А как же ты здесь без света?

— Вон под потолком стеклышко, видите? Это окно. Когда солнце встает, сюда падает очень красивый луч. Вообще я и в темноте неплохо вижу.

Он еще раз оглядел мое жилище.

— В этих мешках твое барахлишко?

— Можно и так сказать.

— Велосипед тоже твой?

— Да, — сказала я. — Хороший велосипед, кстати — дисковые тормоза, вилка из углепластика.

— Компьютер тоже из углепластика? — хмыкнул он.

— Будете смеяться, угадали. Это редкая модель «Vaio», их «Сони» только для Японии делает. Самый легкий ноутбук в мире.

— Понятно. Поэтому на картонной коробке стоит, да? Вместо стола? Перед гостями не стыдно?

Его тон стал меня задевать.

— Знаете, Владимир Михайлович, — ответила я, — если сказать честно, я даже не знаю, к чему я испытываю большее равнодушие — к виду окружающих меня вещей или ко мнениям окружающих меня граждан. И то и другое слишком быстро остается в прошлом, чтобы я, как это говорят, парилась.

— В общем, бомжатник, — подвел он итог. — Участковый про эту хавиру знает?

— Хотите направить?

— Посмотрю на твое поведение. Ну, пошли.

До машины мы дошли молча, только Михалыч два раза выругался — первый раз, когда надо было протиснуться через щель между двумя фанерными щитами, а второй — когда надо было поднырнуть под перегородку.

— Пожалуйста, не материтесь, — попросила я.

— Я рукав порвал. Как ты здесь свой велосипед протаскиваешь?

— Запросто. Летом я его снаружи оставляю. Кто сюда полезет.

— Да, — сказал он, — это точно.