Священная книга оборотня

Он почесал голову. Похоже, его смутил мой вопрос.

— Ты знаешь сказку про аленький цветочек?

— Какую именно? — спросила я.

— По-моему, есть только одна.

Он кивнул в сторону рабочего стола, на котором стояли компьютер-моноблок и серебряная статуэтка. Рядом со статуэткой лежала книга, заложенная в нескольких местах. На ее обложке краснела полустертая надпись «Русские сказки».

— Эту сказку записал Сергей Аксаков, — сказал он. — Со слов своей ключницы Пелагеи.

— А про что она?

— Про красавицу и зверя.

— А при чем тут цветочек?

— Из-за него все началось. Ты правда не знаешь этой сказки?

— Нет.

— Она длинная, но суть такая: красавица попросила отца привезти ей аленький цветочек. Отец нашел его в далеком волшебном саду и сорвал. А сад сторожило страшное чудовище. Оно поймало отца красавицы. И ей пришлось отправиться в плен к чудовищу, чтобы оно отпустило отца. Чудовище было безобразным, но добрым. И она полюбила его, сначала за доброту, а потом вообще. А когда они поцеловались, чары развеялись, и чудовище стало принцем.

— Ага, — сказала я. — Ты хоть понимаешь, о чем это?

— Конечно.

— Да? И о чем же?

— О том, что любовь побеждает все.

Я засмеялась. Все-таки он был забавный. Наверно, завалил нескольких быков, заказал какого-нибудь банкира, а теперь с обычной человеческой самонадеянностью считает себя чудовищем. И думает, что любовь его спасет.

Он взял меня под руку и повел к футуристическому дивану, стоявшему между двух рощиц из карликовых деревьев-бонсай с крохотными беседками, мостиками и даже водопадами.

— Почему ты смеешься? — спросил он.

— Могу объяснить, — сказала я, садясь на диван и поджимая под себя ноги.

— Ну объясни.

Он сел на другой край дивана и закинул ногу за ногу. Я заметила вылезший из-под кителя край кобуры.

— Это одна из тех сказок, которые отражают ужас и боль первого женского сексуального опыта, — сказала я. — Таких историй много, а та, про которую ты рассказал — просто классический пример. Это метафора того, как женщина открывает звериную суть мужчины и осознает свою власть над этим зверем. А аленький цветочек, который срывает отец, — настолько буквальный мотив дефлорации, дополненный к тому же темой инцеста, что мне трудно поверить, будто эту сказку рассказала какая-то ключница. Ее скорее всего сочинил венский аспирант прошлого века, чтобы проиллюстрировать дипломную работу. Придумал и сказку, и ключницу Пелагею, и писателя Аксакова. Кто такая ключница? Женщина, сжимающая в руке ключ… Даже не просто ключ, кольцо, на котором висят ключи. Надо ли объяснять?

За то время, пока я говорила, он заметно помрачнел.

— Где ты этого набралась? — спросил он.

— Это трюизмы. Их все знают.

— И ты в них веришь?

— Во что?

— В то, что эта сказка не о том, как любовь побеждает все на свете, а о том, как дефекация осознает свою власть над инцестом?

— Дефлорация, — поправила я.

— Не важно. Ты действительно так считаешь?

Я задумалась.

— Я… Я никак не считаю. Просто таков современный дискурс сказок.

— И что, когда тебе дают аленький цветочек, ты из-за этого дискурса считаешь его символом дефекации и инцеста?

— Ну зачем ты так, — ответила я чуть растерянно. — Когда мне дают аленький цветочек, мне… Мне просто приятно.

— Слава богу, — сказал он. — А что касается современного дискурса, то его давно пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила.

Такого энергичного обобщения я не ожидала.

— Почему?

— Чтобы он не поганил наш аленький цветочек.

— Так, — сказала я, — насчет кокаина я понимаю. Это ты о докторе Фрейде. Верно, был за ним такой грешок. А при чем здесь амфетамины?

— Могу объяснить, — сказал он и поджал под себя ноги, пародируя мою позу.

— Ну объясни.

— Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах. Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы продраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала?

— Откуда такие сведения?

— У нас в Академии ФСБ был курс о современной психоделической культуре. Контрпромывание мозгов. Да, забыл сказать — все они к тому же педики. Это если ты спросишь, при чем здесь задница.

Разговор шел не туда, куда надо, и пора было менять тему. А я предпочитаю делать это резко.

— Александр, — сказала я, — ты мне объясни, чтобы я поняла, что здесь делаю. Ты меня трахнуть хочешь или перевоспитать?

Он вздрогнул, словно я сказала что-то страшное, вскочил с дивана и стал ходить взад-вперед мимо окна — вернее, не окна, а оставшегося прозрачным прямоугольника в стене.

— Пытаешься меня шокировать? — спросил он. — Зря ты. Я знаю, под твоим напускным цинизмом скрывается чистая ранимая душа.

— Напускной цинизм? Это во мне?

— Даже не цинизм, — сказал он, останавливаясь. — Легкомыслие. Непонимание серьезных вещей, с которыми ты играешь, как маленький ребенок с гранатой. Давай поговорим откровенно, по делу.

— Ну давай.