Священная Военная Операция: от Мариуполя до Соледара

И мы не знали, когда освободят Волноваху, хотя артиллерийская дуэль шла прямо на наших глазах. Четыре-пять прилетов по краю села — судя по разрывам, вспышкам и звуку, не меньше 150 миллиметров. Проходит секунда, и весенний ветер доносит из полей дикий крик «Залп!». Расстояние огромное, но я услышал это слово четко. И сразу же с холма начала работать батарея «градов». Минутная пауза, корректировка целей. «Грады» достреливают оставшиеся ракеты, снимаются с места и уходят перезаряжаться. На одной позиции здесь долго не стоят, опасно.

В центре Бугаса я приметил большой магазин. Поставили машину под стеночку, от греха, и пошли, как говорят на Донбассе, «ску-пляться». По пути встречаем ополченцев, я спрашиваю:

— Мужики, там гривны еще берут или уже не берут?

Бойцы хохочут:

— Там все берут!

Уже в дверях я понял, что магазин полностью, почти до донышка, разграблен. «Воины света» увезли даже витрины-холодильники, на полу — гора мороженого, оно уже тает и растекается липкими лужами. Ботинки чавкают.

За разграбленным магазином к военным подходит бабушка Валя:

— Сынки, дайте поесть.

Сердце сжимается от этих слов. Бойцы сгружают бабушке две буханки белого, две пятилитровки с водой (света в селе нет, и электронасос в колодце не работает). Приносят две коробки с армейскими пайками. Бабушка спрашивает растерянно:

— Как их готовить?

Я подхватываю канистры с водой и говорю:

— Пойдемте покажу, там есть разогреватель — спиртовые таблетки и подставка под банку. Минута, и она горячая. Атам, глядишь, и свет подключат. В Донецке его быстро чинить научились.

Бабушка Валя крестится.

МЕЧТА НА ВОСЕМЬ ЛЕТ

В бывшей Миколаевке, превратившейся обратно в Николаевку, — тьма бойцов в «пиксельном» камуфляже, все с оружием. И что-то висит в прозрачном воздухе, какая-то неосязаемая, но концентрированная тревога. Люди понимают, что с минуты на минуту их бросят в бой.

У костерка пьют чай, шахтер Василий, проходчик пятого класса, воевал еще в 14 году. Говорит, что «готов воевать, пока не будет приказа остановиться». Василий жалуется, что света нет, Интернета на освобожденных землях пока нет, а когда звонишь домой, там толком ничего объяснить не могут. Я устраиваю бойцам маленькую политинформацию, слушают меня жадно. Возможно, во мне пропал политрук. Василий резюмирует мой рассказ о политике:

— Границы бы хотелось расширить, слишком много нашей земли они захватили. Родни за линией фронта — брат, сестра, племянник. И у них сейчас такое же творится, как у нас было восемь лет. Хотелось бы, чтобы скорее все закончилось, мы же не за войну, мы за мир. Вот нас опять называют террористами, хотя пули и снаряды восемь лет в нашу сторону летят. А террористы мы…

Обсуждаем переговоры в Белоруссии, которые идут прямо в эти минуты. Вася непреклонен, и товарищи его поддерживают:

— Вот, даже если они сейчас нам предложат мир и извинения, чтобы мы на Украину вернулись, исключено, никогда!

На выезде из Николаевки стоит батюшка с иконой и благословляет проезжающие на Волноваху войска. Батюшка тоже воевал в 2014 году, но просит про него не писать. Я знаю, даже внутри РПЦ МП на Украине есть застарелый раскол, и, как воцерковленный, не хочу пока обсуждать эту тему.

Возле нас притормаживает машина, немолодой офицер:

— Ребята, раненого в Донецк захватите?

Мы сажаем молоденького прапорщика Руслана на переднее сиденье. У него бетонной плитой от забора перебиты обе ноги. Руслан двое суток ждал этой эвакуации, его обкололи обезболивающими без меры, он в приподнятом настроении, смеется, ворочается на сиденье — не чувствует пока боли, хотя переломы у него со смещениями. Руслан очень эмоционально рассказывает, как его ранило:

— Танк укропский в засаде сидел. Пропустил разведку, а по нам начал бить. Я ехал на первой БМД, по нам он промазал. Следующая машина — попал, она прямо взорвалась. В третью попал, но там людей с брони уже сдуло, а на меня плита упала. Я уже лежал на обочине… Водителю голову оторвало, мне ее принесли, показали — говорят, вот голова Балу…

Мне кажется, что Руслану еще придется осознать весь этот виденный ужас. Я пытаюсь его утешить:

— Считай, как выздоровеешь, война и закончится.

Но Руслан не принимает утешения:

— Понимаешь, братишка, у меня мать с отцом в Красноармейске, я восемь лет их не видел. Мать ко мне не выпускали специально, я тоже, конечно, не мог к ним поехать. А хотел я заявиться к своим старикам на броне и освободить их. Понимаешь? У меня восемь лет была такая мечта.